Лев Квин - ...Начинают и проигрывают

Но опасно, очень опасно! Уж слишком ненадежен Изосимов. Да и Дядя может унюхать липу, оборвать все концы и так забиться в свою нору — ничем не выковырнешь.

— Помнишь, — шепнул я тихонько Арвиду, — ты рассказывал, как у вас в подполье провокатора разоблачили?

Он не успел ничего ответить. Глеб Максимович услышал мой шепот.

— Ну-ка, ну-ка, товарищ Ванаг!

— Это совсем другое, товарищ полковник, — неохотно отозвался Арвид, упрекнув меня взглядом. — Не имеет никакого отношения.

— А вдруг? Расскажите и нам…

В подпольной комсомольской организации пошли провалы, один серьезнее другого. Случайность исключалась — явная работа провокатора. Подозрение пало сразу на троих. Кто из них?

Руководство думало, гадало. Наконец, решено было учинить проверку, так сказать, провокацию провокатора. Объявили о предстоящем якобы приезде в город секретаря подпольного ЦК — может ли быть более лакомая дичь для охранки! Сделали так, чтобы все трое «случайно» узнали, где именно будут встречать секретаря и каждому из троих сообщили разное место и время.

Осталось только проследить…

— И влип? — спросил Глеб Максимович.

— Влип.

— И что вы сделали?

— Как что? — пожал плечами Арвид. — Провокатор! Убрали. По решению обкома…

— Ну, а как это к нам применимо? Что-то я тоже не пойму, — повернулся ко мне Глеб Максимович.

— Видите ли, — начал я смущенно, — мне показалось… Может, тоже провокацию провокатора. Заставить Изосимова написать письмо…

— Кому?

— Всем семерым.

— Так-так-так! — Глеб Максимович взялся руками за край стола. — О чем же?

— Не знаю, — не решился я высказаться. — Просто мысль мелькнула… Надо еще посмотреть…

Кругом пошли сдержанные смешки. Черт меня дернул лезть с недодумкой!

Но Глеб Максимович не смеялся.

— Погодите, товарищи! — поднял он руку. — Предположим, Изосимов — догадливый человек и по всяким там признакам распознал Дядю, как тот ни таился.

— И написал ему письмо, — подхватил я; ободрила поддержка полковника, возникшая мысль не казалась больше такой уж пустяшной. — Может быть, даже из Старой Буры. Дома приготовил, а оттуда отправил, с вокзала, и затем учинил драку с дальним прицелом.

— «Мотайте быстрей отседова, дело дрянь, Стасик не болен, поймался, Смагина Андрюшку оправдали», сочинил с ходу Глеб Максимович. — А что? И вписать симпатическими чернилами между строк безобидного текста. А состав чернил такой: проявишь — больше не убрать.

— Ну и сожжет! — нашелся скептик.

— Ну и отлично! — подхватил Глеб Максимович. — И тем самым подтвердит: он проявлял, письмо ему… Братцы, кажется, ход! И, главное, зацепка хорошая есть — предупреждал ведь Станислав Васин Изосимова, что может прислать подобное письмо. Вот Изосимов и решил сам проявить инициативу.

Все сразу оживились… Опять споры, опять разные мнения. Но на сей раз уже не о том, делать или не делать, а как лучше все организовать.

Надымив еще плотнее, уже далеко за полночь пришли к такому итогу. Изосимов напишет письма всем семерым. В каждом будет следующий открытый текст:

«Дорогой Иван Петрович (или Сидор Васильевич, или Афанасий Ильич)!

Очень извиняюсь, что вам пишу, дома никого нет, жинка эту неделю дежурит. Сглупил я по пьянке малость. Прошу, позвоните на хлебозавод жинке моей, пусть к вам пойдет. А придет — скажите, Володя просил передачу везти в Старую Буру, в милицию, и чтобы поговорила с начальником, может, меня выпустят, ничего там особого нет. Письмо это жинке покажите, а то еще не поверит. Просит вас шофер Изосимов Володя из гаража».

Расчет простой. Получит письмо человек, к Дяде непричастный, удивится, поругает Изосимова или посочувствует ему, но письмо не уничтожит. В крайнем случае, у него сохранятся обрывки, можно будет проверить.

А если письмо попадет Дяде, тот, скорее всего, должен заинтересоваться, проверить, нет ли в письме другого, тайного текста? И попадется! Потому что письмо должен будет уничтожить, чтобы не осталось следа.

Решение принято, работа закипела. Каждый получил задание, всем хватило. Нужно было съездить за почтовым штемпелем в Старую Буру, приготовить чернила для тайнописи — рецепт Изосимов знал; состав не особенно сложный, из подручных материалов; договориться с почтальоном, обслуживающим барак… А утром встретить адресатов по дороге на работу и проверить, что произошло с врученными им посланиями.

Мне, как лучше других знающему Изосимова, выпало готовить с ним письма. Он сразу сообразил:

— Как думаете, поймается?

Но, прочитав список, поднял на меня удивленные глаза:

— Из этих он?

Меня и самого удивляли некоторые фамилии, и поэтому, возможно, я сказал резче, чем требовалось:

— Не рассуждайте — пишите!

Почерк у Изосимова был тот еще; пляшущий, корявый. Он не писал, а, как плакатист, вырисовывал букву за буквой. Рука, непривычная к такой работе, быстро уставала, и от письма к письму текст, несмотря на старание, становился все более неровным. А последнее письмо он, ставя точку, от усердия даже проткнул насквозь.

— Ой! — посмотрел виновато.

— Осторожнее надо!

— Здесь ямка на столе, вот, видите? — оправдывался Изосимов. И тут же предложил самоотверженно — пусть я знаю, как он хотел искупить свою вину; и эту, маленькую, и ту, большую, неискупимую:

— Может, помешает? Давайте перепишу.

Было уже четыре утра. Ладно, сойдет!

— Не надо.

Откуда мне было знать, какую роль сыграет в ближайшие часы едва приметная дырочка!

В семь часов утра почтальонша, обслуживающая итээровский барак на Воронежской улице, сухонькая, быстрая на ноги старушка, начала ежедневный обход участка. Наготове было объяснение, почему она сегодня вышла раньше обычного: ровно в девять к почте подойдет машина за новогодними подарками для воинов Красной Армии; надо успеть к погрузке. В сумке почтальона лежали письма Изосимова, посланные, как значилось на почтовом штемпеле, еще позавчера из Старой Буры.

В семь часов утра заняли свои исходные позиции и непосредственные участники операции. В их задачу входило перехватить «клиентов» на пути к работе, лучше поближе к дому, чтобы не дать им возможности пообщаться друг с другом.

Меня сначала не хотели посылать на операцию — из-за ноги. Но потом, когда распределили силы и выяснилось, что одного человека все равно не хватит, нашли подходящий объект, почти равный мне по скорости передвижения. Это был тучный, страдавший одышкой старший бухгалтер с очень неподходящей фамилией — Прутик. Он ходил медленно, переваливая свои пуды с одной ноги на другую и останавливаясь для отдыха через каждую дюжину шагов. На него оглядывались прохожие — не перевелись ведь еще такие мастодонты на третьем году войны!