Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна

На остановке стояло несколько человек. Среди них были две бабушки с внуками. Старушки о чем-то с увлечением спорили, а малыши крутились около них. Вдруг один из мальчуганов в пылу игры выбежал на дорогу. Зиночка увидела, что на него мчится низкая черная машина. Еще мгновение, и заячья белая шубка очутится под колесами… Не отдавая себе отчета, Зиночка метнулась за мальчонкой и выхватила его почти из-под самых колес. Шофер затормозил, но, не подоспей Зиночка вовремя, шалуна обязательно ударило бы.

Она держала на руках курносого мальчугана. Тот испуганно таращил глаза на шофера, на нее и на шумящих людей. Подбежала бабушка и набросилась на внука.

— Сколько раз я тебе говорила, не сметь выбегать на мостовую? А ты свое? Вот придем домой… — многообещающе шлепнула она внука.

— Он не виноват, — вступилась за спасенного Зиночка.

Видя, что с мальчиком ничего не случилось, женщина виновато улыбнулась и почти со слезами сказала:

— Еще чуть-чуть, и был бы под машиной. Спасибо вам большое. — Зиночка не нашлась, что ответить. Окружавшие их люди одобряюще зашумели. — Дай бог, чтобы ваши деточки росли здоровыми и послушными!

— А… у меня нет детей… — пробормотала Зиночка и неожиданно для себя добавила: — Скоро будут.

— Миша, поцелуй тетю в щечку и скажи спасибо, — потребовала бабушка.

От теплых детских губ Зиночка вся затрепетала. Еще никогда в жизни она не принимала так близко к сердцу детский поцелуй.

Подошел троллейбус. Все заволновались, заспешили. Зиночка осталась одна. И, забыв о желании «прокатиться», медленно побрела к дому.

«У меня будет сын! Обязательно сын, как две капли воды похожий на отца. Такие же черно-смоляные волосы. Такой же высокий умный лоб. Такие же лучистые глаза».

И, хотя сын существовал еще только в ее воображении, она уже переносила на него всю свою безмерную любовь к Виталию Андреевичу. Она внезапно поняла, что ее счастье недолговечно, что рано или поздно ей придется расстаться с ним.

«Рожу мальчика и буду воспитывать таким же смелым и благородным, как Виталий».

Перейдя улицу, Зиночка остановилась около витрины аптеки. За стеклом, облитые разноцветными огнями, ее внимание привлекли красные со́ски, голубые и белые нагруднички, распашонки. Постояла и зашла в аптеку. Видя ее нерешительность, продавщица спросила:

— Вам что, гражданка?

— Мне? Не… знаю. Дайте соску.

— Какую? Пустышку или на бутылочку?

— Обе.

Зиночка с трепетом наблюдала, как пожилая женщина заворачивает в бумагу розовую с синим колечком соску «дурачок» и черную, длинную, «на бутылку».

— Рубль сорок в кассу.

Зиночка шла домой обычным путем, каким ходила с Виталием Андреевичем, и все время щупала в кармане приобретенную покупку, как бы проверяла: здесь ли?

Пелагея Зиновьевна отперла дверь и, ни слова не говоря, демонстративно прошла в комнату.

Зиночка подошла к матери.

— Мама, что случилось? Почему ты такая сердитая?

— Ну, голубушка, я тебя просто не понимаю. У нас с Платоном Ивановичем, отцом твоим, такого срама не было. И в кого ты только такая удалась? Я и то смотрю, что это твой начальник к нам зачастил. Вот он, стыд-то, сам в дом пришел. Ведь соседи мне из-за тебя проходу не дают, пальцем показывают. Мол, дочка-то ваша с женатым связалась.

Мать гневно смотрела на дочь. По вздрагивающей нижней губе было видно, что в ней клокочет невысказанный гнев. Она махнула рукой и села на кушетку.

— Мама, мама, — кинулась к ней Зиночка. — Ты ничего не знаешь, я тебе сейчас все объясню!..

— И знать ничего не желаю. Уж ты старую мать не вмешивай в такое бессовестное дело. Стыдобушка-то какая на мою седую голову. Чужую семью разваливать. Мыслимое ли дело мужа от жены и малых деток сманивать?

— Мама, — возражала Зиночка, — я его люблю.

— И он тоже, хорош гусь. Я считала его порядочным человеком. А он имеет детей, молодую жену и еще чего-то ищет.

— Ой мама. Не думай о нем так плохо. Ты ничего, ничего не знаешь. Я сама во всем виновата. И семью его я и не думаю разбивать. Я его люблю, но знаю, что моим мужем он никогда не будет. Я хочу только одного: иметь сына.

— Сына?! — вскочила Пелагея Зиновьевна. — Девке захотелось иметь сына от женатого мужика! Да я… тогда из дому сбегу. С потаскушкой под одной крышей жить не буду.

— А я его люблю. Люблю… Он хороший… Ты его не знаешь… Он очень хороший…

— Дура ты, вот что я тебе скажу. Набитая дура! Первый встречный приласкал ее, а она уже готова в петлю лезть от радости. Ты еще не знаешь таких прохвостов. А уже я-то их на своем веку повидала. Говорит — мед точит, а такие дуры, как ты, потом кровавыми слезами горе свое омывают. И ты еще покаешься, что мать не слушала, да будет поздно.

Но Зиночка на все доводы твердила одно:

— Он не такой, как другие. Я люблю. И хочу сына.

В знак протеста против «бессовестного поведения» дочери Пелагея Зиновьевна легла спать в кухне. А сама виновница, умостившись под огромной теплой периной, крепко сжала под подушкой купленные соски и счастливо улыбалась:

— Будет сын!

Проснулась Зиночка все с теми же мыслями: «Сын! И назову его Виталием».

Пелагея Зиновьевна молча поставила на стол завтрак и, чтобы не глядеть на дочь, так же молча ушла к соседям. Но Зиночка не ощущала на себе тяжести преступления. Знала, что ее бескорыстная любовь не разрушит чужую семью. Зиночку беспокоило другое: почему не пришел Виталий. «Наверно, занят… или уехал в командировку. Но хотя бы позвонил!»

Хотя никаких документов у диверсанта, пытавшегося выбросить Калинович из поезда, обнаружить не удалось, следствие неожиданно получило новые данные. Не прошло и недели, как из Рымниковского управления сообщили, что диверсанта опознали. Это был работник одного из районных жилищных управлений города Рымники, некий Игнат Хмыз. Он переселился из Польши в 1946 году и с тех пор проживал в Рымниках. Никаких компрометирующих данных о нем до сих пор не имелось.

Пока Рымниковское управление наводило об Игнате Хмызе более подробные справки, майор Наливайко должен был съездить в Рымники, постараться найти следы переписки Дубовой и познакомиться с материалами бывшего гестаповского архива, который успела просмотреть Дубовая.

Прихватив с собой на всякий случай фотографию Игната Хмыза, майор прибыл в город. Процедура тщательной проверки около дверей в квартиру Полонской повторилась. Но теперь майора узнали и сразу же впустили. Майор увидел, что левую руку старушки, чуть повыше локтя, перехватила широкая повязка черного бархата.

«Траур надела. По Дубовой тужит», — понял Наливайко, и ему стало жаль маленькую, сгорбленную старушку, которая чем-то напоминала грача.