Лев Шенин - Военная тайна

— Все ясно, — промолвил один из офицеров, — взрыв был сильный, вряд ли кто-нибудь уцелел, тем более при прямом попадании. Судя по всему, машина с людьми находилась в центре бомбового удара. Разрешите, товарищ подполковник, доложить в штаб.

— Подождите, — сказал Дубасов, осматривавший дно воронки. — Доложить о том, что все погибли, никогда не будет поздно.

— А жаль Бахметьева, хороший был человек, — заметил Петренко, совсем еще юный, розовый, как девушка, офицер.

— Погодите хоронить Бахметьева, — возразил Дубасов, доставая со дна воронки какой-то предмет и тщательно рассматривая его. — И вообще, Петренко, при вашей торопливости лучше служить в кавалерии, а не в контрразведке.

Подполковник положил обнаруженный им предмет в карман, предварительно осторожно завернув его в носовой платок, и снова начал рыться на дне воронки.

Петренко не без ехидства подмигнул своему товарищу: он явно считал усердие Дубасова бессмысленным.

Между тем подполковник перешел к исследованию обнаруженных трупов, точнее — того, что от них осталось. Прежде всего он начал тщательно осматривать череп шофера.

Через несколько минут в густых обгоревших волосах покойного он нащупал то, что искал: входное отверстие пули. Дальнейшим исследованием было обнаружено, что выходного отверстия нет, следовательно, пуля застряла в черепе.

— Товарищ Петренко, — сказал Дубасов, — отправляйтесь на машине в ближайшее селение и привезите оттуда бритву. Если по дороге попадется телефон, срочно вызовите судебно-медицинского эксперта, или патолога-анатома, или, в крайнем случае, хирурга.

— Слушаю, товарищ подполковник, — ответил офицер, — есть привезти бритву и вызвать по телефону эксперта, либо патолога-анатома, либо, в крайнем случае, хирурга.

Дубасов принялся обследовать череп «представителя областной интеллигенции». Он внимательно осмотрел замеченный им на виске синяк с ссадиной и рану на затылке.

Потом подполковник занялся дверцей машины и радиаторной пробкой. Установив, что дверная петля не сломана и не измята, Дубасов обмотал спичку кусочком ваты и протер петлевое кольцо. На вате осталось свежее масляное пятно.

Радиаторная пробка тоже оказалась в полной исправности. Дубасов прежде всего осмотрел резьбу той части ее, которая ввинчивается в радиатор. Резьба была цела.

— Товарищ Федотов, — обратился Дубасов ко второму офицеру, — осмотрите пробку и дверцу и дайте ваше заключение.

Офицер осмотрел то и другое и замялся. Ничего интересного он не обнаружил.

— Ну? — спросил его Дубасов. — Что скажете?

— Я не совсем понимаю вас, товарищ подполковник, — пробормотал Федотов. — Тут, стало быть, дверца от машины и дробка…

— Посмотрите внимательнее, — предложил Дубасов. — Эта дверца якобы силой взрыва вырвана из машины. Так?

— Ну да, взрывом бомбы, — ответил Федотов.

— Почему же тогда цела петля? Нет, эта дверца снята, понимаете, снята с петли, а не сорвана и тем более не вырвана. Снята… Теперь пробка. Резьба на ней цела. Значит, и пробку не вырвало силою взрыва из радиатора: ее вывинтили из него и в таком виде бросили в воронку. Рассчитывали, очевидно, на дураков.

Федотов с интересом начал рассматривать дверцу и пробку. Он быстро понял Дубасова и оценил его наблюдательность.

— Перейдем к трупам, — продолжал подполковник. — Череп этого мужчины размозжен. Я готов допустить, что он размозжен осколком бомбы; но характер пролома говорит о том, что тут действовали каким-то тупым орудием, например камнем. В другом черепе ясно прощупывается входное пулевое отверстие. Сейчас привезут бритву, я сниму волосяной покров, и тогда будет виднее… Насколько я ориентируюсь в пулевых ранениях, это типичное входное отверстие пулевого канала. Судя по тому, что выходного нет и, стало быть, пуля застряла в черепе, выстрел был произведен на близком расстоянии из револьвера среднего калибра, скорее всего второго номера… Ну, как это все называется, Федотов?

— Это называется грубая работа, — ответил офицер. — Слов нет, сделано ловко, если хотите, с размахом — своего даже стукнули для большей убедительности, — но грубо. Очень характерно для немцев. Дескать, и так сойдет. Не разберутся. Низшая, так оказать, раса…

— Правильно, — подтвердил Дубасов. — Вот именно, грубая работа…

Оставив Федотова поджидать судебно-медицинского эксперта, Дубасов ринулся на «вездеходе» к Печенеговскому аэродрому, чтобы оттуда срочно связаться с Москвой и доложить о результатах своей поездки. Уже наступал вечер, и надо было спешить, так как Дубасов догадался, что этой ночью Петронеску попытается перебраться через линию фронта и скорее всего он сделает это на самолете, который вызовет по радио, сообщив свои координаты.

Следовательно, времени оставалось в обрез, буквально каждая минута решала судьбу всего дела. Поэтому Дубасов приказал шоферу ехать на Печенегово через лес, что значительно сокращало путь.

Машина помчалась вглубь лесной чащи, подскакивая на кочках, ныряя в промежутки между густо растущими деревьями. Опытный водитель, не замедляя хода, гнал ее все дальше и дальше в лес, объезжая старые пни и замшелые корневища, разрезая колесами огромные муравейники, разрывая нежный зеленый плющ моховых бугров, переваливая через балки и ручейки. Машина ввинчивалась, как штопор, в лесной массив, а Дубасов еле успевал нагибаться перед низко нависшей хвоей, уклоняясь от гибких, свистящих ветвей.

Километры, отвоеванные у леса, стремительно проносились назад, а потревоженные деревья укоризненно покачивали мохнатыми ветвями вслед этой необычной машине, столь дерзко нарушившей их лесной покой.

— Жми, Сережа! — время от времени поддавал жару Дубасов, хотя шофер и так делал все, что мог.

— Есть, товарищ подполковник, — отвечал шофер, напряженно вглядываясь в лесной сумрак.

Ехать становилось все труднее, и быстро наступавшая ночь густо заштриховывала просветы между деревьями, заливая серой мглою лесные поляны. Контуры деревьев сливались в одно целое, и моментами казалось, что маленькую машину со всех сторон обступает темная, глухая стена. Дубасов не разрешал включать фары, и шофер вел машину не столько на глаз, сколько угадывая чутьем, где и как лучше проскочить.

Наконец машина вырвалась из леса и вышла на проселок, за которым находился Печенеговский аэродром.

Однако Петронеску тоже спешил. Разумеется, он не предполагал, что столь хитро задуманная им инсценировка гибели «делегации» будет так быстро разоблачена. Независимо от этого Петронеску решил, что малейшая задержка в советском тылу бессмысленна, а главное — опасна.