Юлиан Семенов - Неотвратимое возмездие (сборник)

— И все же, кто кому был придан в подчинение?

— Начальником был я... — признается подсудимый.

— Сколько повстанцев находилось в Черном Доле?

— Тысяч пятнадцать.

— Поднялся почти весь Славгородский уезд?

— По-видимому, так.

— Были ли укрепления в Черном Доле?

— Глинобитный забор вокруг деревни, баррикады на улицах.

На самом же деле забор и баррикады — чистейшая выдумка Анненкова, необходимая ему для оправдания его же версии, будто в Черном Доле было не «усмирение», а честный бой с противником, тогда как и боя-то никакого не было. Повстанцы, имевшие чуть больше двадцати исправных винтовок, уклонились от боя, отошли и укрылись в Волчихинском бору.

И началась расправа.

Вот несколько показаний из протокола судебного заседания.

Теребило Георгий Порфирьевич(чернодольский большевик, поднимавший крестьян на восстание). К вечеру восьмого сентября село опустело. Почти все взрослые выехали, осталась самая малая часть старух да детворы. Ребятня где-то насобирала старых берданок и засела в окопах — мальчишки лет по десять-одиннадцать. Я выгнал их, говорю, побьют вас всех ни за понюшку табака...

Шаляпин Яков Семенович.Когда бежали от анненковцев, бывший следователь Красной гвардии Некрасов, освобожденный из тюрьмы чернодольцами, остановился у собора. Это была первая жертва карателей. Они раздели его и зарубили шашкой...

Полянский Семен Петрович.Народ бежал от Анненкова на бричках в сторону Ключинокого тракта... Немного позже мне пришлось ехать той же дорогой с почтой. За четыре версты до Славгорода стали попадаться трупы, порубленные шашками. Дорога на том месте была сжата в узкий проход, и трупы нагромождались в этом рукаве. Я слезал, стаскивал их на обочину, и только тогда ямщик двигался дальше.

Сибко Терентий Прокопьевич.Ночью пришел отряд. Захватили спящих, начали бить. Тут был мой сын двадцати пяти лет и отец. Отцу было девяносто. Начали бить и их. Лотом отвели в сборню и содержали до утра. Утром заставили земского ямщика запрячь лошадь, забрали арестованных, дали лопаты и велели рыть себе яму... Когда кончили отца, убили разрывной пулей и сына: ударила в грудь, вышла в спину...

Исследуя данные о Чернодольском восстании, Военная коллегия установила, что в Славгородском и Павлодарском уездах анневковцы по приказу своего атамана убили около 1700 человек. А после «усмирения» вслед за эшелоном потянулись теплушки «новобранцев». Тысячи молодых людей стали жертвами насильственной вербовки. Под свое зловещее черное знамя Анненков ставил мальчишек угрозами, шомполами, нагайками.

В Татарске, Барабинске и особенно в Каинске (теперешнем Куйбышеве) молодчики Анненкова вешали на фонарях, телеграфных столбах не только пленных красноармейцев и большевиков, но всех, кто попадал на глаза. Производились повальные обыски, изымались зерно, пушнина, шерсть, мед. Анненковцы срывали с икон золотые и серебряные оклады.

За парапетом свидетелей — человек в пиджаке и модном жилете, при галстуке. Но осанка, твердый шаг, которым он прошел через зал, фельдфебельские усы изобличают в нем кадрового офицера. Это — бывший верховный главнокомандующий войсками директории.

Председательствующий спрашивает:

— Свидетель Болдырев, по какой схеме отряд Анненкова и так называемый степной корпус подчинялись вам?

— Корпус подчинялся сибирской армии, а мне соответственно через командующего этой армией.

— И все-таки именно к вам поступали жалобы от населения на бесчинства атаманщины? Не так ли?

Болдырев медлит с ответом. Слишком тяжка правда, изобличающая атамана: разорванные рты истязаемых, смрад пепелищ, убийства ради убийств. Но от этого не уйти...

— Я отвечаю — да. В жалобах на атаманщину речь действительно шла о бесчинствах.

— О каких именно? — уточняет председательствующий.

— Мне докладывали... в отношении Анненкова. Не имея налаженного снабжения, его отряды переходили к реквизиции в широком смысле этого слова.

Прокурор с настороженным ироническим вниманием следит за превращениями свидетеля, который то произносит слова обличения, то тут же берет их обратно.

— Читаю из ваших мемуаров, — говорит прокурор, раскрывая книгу. — «Каждый честолюбивый министр, как это мы видели в Омске, безнаказанно творил свою политику, маленькие атаманы чинили суд и расправу, пороли, жгли, облагали население поборами на свой личный страх, оставаясь безнаказанными!» Правильно ли это утверждение?

— Совершенно правильно.

— «Чинили суд и расправу, пороли, жгли, облагали население поборами» — это об Анненкове?

— Вообще об атаманщине.

— Сейчас мы судим не атаманщину.

— Да, в том числе и об Анненкове.

— Еще одно извлечение: «Суровая дисциплина отряда основывалась, с одной стороны, на характере вождя, с другой — на интернациональном, так сказать, составе его, Там были батальоны китайцев, афганцев и сербов. Это укрепляло положение атамана. В случае необходимости китайцы без особого смущения расстреливали русских, афганцы — китайцев и наоборот». Вы это подтверждаете?

— Да, подтверждаю.

Нагнетая атмосферу всеобщего страха и трепета, Анненков закрывал глаза на «проделки» подчиненных. «Атаманцы балуют», «атаманцы гуляют», — говорили каратели о своих сподвижниках. И это значило — потеха, злорадное шутовство по поводу страданий человека, нередко трагических по своему исходу. Для подручных атамана смерть пастуха, пахаря, жницы, ребенка уже не была смертью, не печалила, не пугала и даже не останавливала внимания тем, что это была именно смерть, последний вздох, последний взгляд, земля, прах... Она была предметом развлечения, продолжением и дополнением утех и увеселений...

Анненков видел, конечно, что убедить рабочих и крестьян в том, что все должно остаться по-старому (заводы — у капиталистов, земля — у помещиков), невозможно. А если нельзя убедить, значит, нужно заставить, принудить, парализовать сопротивление силой оружия, страхом. Пусть кошмары преследуют взбунтовавшихся рабов, спасение монархии только в этом.

По страх уже был бессилен остановить тягу миллионов к идеям Октября. Перед судом в Семипалатинске прошли удивительные примеры бесстрашия и стойкости простых людей, познавших величие ленинской правды.

Лесной 1919 года лед на Иртыше провис и покололся как-то враз, при первом хорошем пригреве. И тогда на песок вынесло двух утопленников. Лежали они в обнимку. Один — здоровенный лейб-атаманец при шашке и кольте в деревянной кобуре, другой длиннорукий мальчишка-красноармеец, босой, голова острижена наголо.

И людям пришло на намять: в полуверсте от этого места, зимой, анненковцы топили в Иртыше пленных. Мальчишка-смертник, завидев в дыму меж кострами черную воду в проруби, мгновенно обхватил зазевавшегося атаманца и рухнул с ним в ледовую могилу.