Федор Раззаков - Шакалы из Лэнгли

«Вот она гримаса судьбы: по ее подруге еще длится траур, а эта дама уже трясет здесь грудями, – размышлял Вишнев. – Впрочем, если бы Юлия не стала меня шантажировать, глядишь, и она бы была сейчас жива. Странно, что я думаю о ней и совершенно не испытываю угрызений совести. А ведь я убил человека, да еще с ребенком. Своим ребенком. Тебе не страшно, Вишнев, что ты стал детоубийцей? Как ни страшно это звучит – ни капли. Сколько раз, смотря фильмы или читая книги, где люди убивают друг друга, мне приходилось ловить себя на мысли: смог бы и я лишить жизни себе подобного? Ответа на этот вопрос я тогда не находил. А когда ситуация заставила стать убийцей, я сделал это с поразительным спокойствием. Каких-то полчаса назад я занимался сексом с любимой женщиной, а потом спокойно опрыскал ее перчатку смертельным ядом и ни одна струнка в моей душе даже не дрогнула. Ни тогда, ни потом, когда я в последний раз целовал ее в губы. Что я тогда подумал, когда награждал ее прощальным поцелуем? Кажется, я ощутил некое внутреннее волнение от осознания того, что мне известна правда, неведомая ей, о том, сколько минут жизни ей еще отпущено. Не более получаса. Я еще долго прислушивался к стуку ее каблуков в подъезде, а сам думал: это ее последние шаги в жизни. И когда спустя полчаса вышел из того же подъезда, то уже прекрасно знал, что она мертва. Еще полтора часа назад она стонала в моих объятиях, а теперь ее сердце, бешено колотившееся от страсти, остановилось навсегда. Помнится, я думал об этом и нисколечко не скорбел. Наверное, точно такие же чувства должны были испытывать те американские летчики, которые сбрасывали атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Они, кажется, отправили на тот свет около двухсот тысяч человек. Но они ведь не видели лиц своих жертв, вообще их не знали, а я убивал человека, который меня искренне любил. Может быть, именно так ведут себя прирожденные убийцы?»

– Надеюсь, вы думаете о том, как выберетесь отсюда, мистер Вишнев? – прервал размышления дипломата Коламбус.

– Не называйте меня по настоящему имени, отныне я мистер Патрик Морган, – не отрывая взгляда от творящегося на танцполе, произнес Вишнев. – Неужели это трудно запомнить?

– Запомнить не трудно, но поблизости ведь никого нет. Так что пока все идет как по маслу. Ремни на животе не беспокоят?

– Нет, все нормально, – и Вишнев пригубил вино из бокала.

– Не увлекайтесь вином, мистер Морган. Вы выбрали себе слишком высокий бокал, а это чревато тем, что напиток может стекать вам на подбородок. Боюсь, что клей, которым я клеил вашу чудную бородку, может подвести.

– Вы использовали плохое средство?

– Нет, но вы пьете слишком качественное вино, против которого не устоит даже самый надежный клей.

Услышав это, Вишнев поставил бокал с недопитым напитком на поднос, который проносил мимо них расторопный официант. После чего спросил:

– Интересно, сколько времени будет продолжаться этот шабаш?

– Понимаю ваше нетерпение, но нам важно, чтобы гости дошли до нужной кондиции. В таком состоянии они могут доставить больше проблем русским на пропускном пункте, а нам, то есть вам, это только на руку. Так что запаситесь терпением и не тратьте времени попусту – присматривайтесь к членам нашей делегации. Вон тот толстяк, отплясывающий рок-н-ролл, – ее глава мистер Мэтью Эванс. А вот тот тощий мистер, что отплясывает слева от него, – ведущий аналитик Нью-Йорской биржи Вуди Майлз.

– Успокойтесь, Чак, этих людей я успел изучить по их личным делам, присланным мне из Америки.

– У вас же было не так много времени?

– Но у меня отличная память, в том числе и зрительная. Мне достаточно один раз посмотреть на фото человека, чтобы запомнить его на всю жизнь. К тому же я не собираюсь проводить время с этими людьми. Насколько я знаю, уже сегодня днем я должен вылететь в Америку. Или меня не правильно информировали?

– Нет, вас не обманули, наш самолет действительно вылетает сегодня из аэропорта Шереметьево.

– Ваши слова льются бальзамом на мою душу, Чак. Если бы я не отдал свой бокал официанту, я бы с вами обязательно чокнулся.

– Ничего, я выпью за наш успех, не чокаясь, – и Коламбус, салютовав собеседнику, осушил свой бокал до донышка.

В то время как в посольстве вовсю звучала музыка, на пропускном пункте у входа в него царило затишье. Трое сотрудников ФСБ, включая специалиста по гриму Игоря Андреевича Лобоцкого из Оперативно-поискового управления, явно скучали, ожидая окончания посольской вечеринки. Между тем стрелки часов перевалили за два часа ночи, а гости не расходились.

Такое же затишье царило и в аппаратной, где окончания раута с таким же нетерпением ждали Кондратьев и Жмых. Причем если первый читал книгу – «Государя» Николо Макиавелли, – то второй дремал, сидя в кресле и опустив седую голову на грудь. В какой-то момент спящий проснулся и в очередной раз взглянул на электронные часы, висевшие на противоположной стене: они показывали без четверти четыре утра. Увидев, что его напарник открыл глаза, Кондратьев сказал:

– Не советую засыпать снова: скоро вечеринка, плавно перешедшая в утренник, закончится.

– Откуда такие сведения? – поинтересовался Жмых.

– Иногда почитываю медицинскую литературу. Так вот, врачи пишут, что в четыре часа утра у людей ослабевает сердечная деятельность, а у тех, кто бодрствует, притупляется внимание. Именно поэтому, например, Вторая мировая война началась аккурат в это время: в четыре часа утра фашисты напали на Польшу в тридцать девятом, а два года спустя, в то же самое время суток, и на нас. Полагаю, наши коллеги из ЦРУ это знают.

– Уговорили, сон побоку, – потягиваясь в кресле, согласился Жмых и продолжил:

– Почитайте мне что-нибудь из вашего итальянца, чтобы я снова ненароком не заснул. Надеюсь, он пишет нечто стоящее, если вас от его строчек клещами не оторвать?

– То, что вы, Глеб Сергеевич, не читали Макиавелли, не делает вам чести, – Кондратьев исподлобья взглянул на коллегу. – В нашей работе многие его выводы могут весьма пригодиться.

– Вот и докажите, а я вас послушаю.

Кондратьев какое-то время листал книгу, после чего, найдя нужное место, начал читать:

– «Я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать: таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают».

– К чему этот пассаж? – удивился Жмых.

– В таком случае прочитаю вам следующий отрывок: «Умы бывают трех родов: один все постигает сам; другой может понять то, что постиг первый; третий сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может. Первый ум – выдающийся, второй – значительный, третий – негодный».