Лен Дейтон - Вчерашний шпион

Город практически не изменился с тех пор, когда я увидел его впервые. Мне вспомнился его пирс, выдающийся далеко в море, ряды колючей проволоки, натянутой вдоль портовых сооружений, охранники у входов в гостиницы. Вспоминались также длинные очереди беженцев с севера Франции, смиренно ожидающих у биржи хоть какой-нибудь работы или же незаметно выпрашивающих мелочь себе на пропитание около кабачков и ресторанчиков. Ресторанчиков, переполненных самодовольными немцами в аляповатой гражданской одежде, которые упивались шампанским и сорили направо и налево хрустящими оккупационными деньгами. И везде, где мне приходилось бывать, в воздухе постоянно носился странный запах гари, как если бы каждый в этой стране считал, что у него есть документы, компрометирующие его перед немцами, и стремился поскорее от них избавиться.

Страх одного человека отличается от страха, который испытывает другой человек. А поскольку храбрость — это всего лишь одно из проявлений страха, то и это качество сильно отличается в каждом из нас. Беда любого девятнадцатилетнего юноши в этом смысле как раз и заключается в том, что он боится всего неизвестного и чуждого ему и, следовательно, неистов в своей борьбе с этим «злом». Тогда, во время войны, Шемпиона не было в Ницце. Он уехал в Лион, а я остался совершенно один в этом городе. Я же был слишком молод и неопытен, чтобы осознавать преимущества этого обстоятельства… Сейчас одиночество вселяет в меня большую уверенность, чем тогда.

Все, что в настоящее время показывают в кино о той поре, я воспринимаю как самую настоящую чепуху. Движение Сопротивления действовало очень осторожно и скрытно. На первый взгляд здесь ничего такого не происходило. Однако в том, что тебя не выдадут фашистам, можно было полагаться только на евреев. На таких людей, каким был тогда Серж Френкель. Он был здесь, в Ницце, тем первым человеком, с которым я вышел на контакт. Вот и сейчас он был первым, к кому я шел на встречу.

Хотя высоко в небе ярко сияло солнце, дома, стоящие вокруг овощного рынка, выглядели холодными и хмурыми. Я не спеша поднимался по каменным ступеням лестницы на пятый этаж. Дневной свет едва пробивался через грязные стекла пролетов. Правда, теперь бронзовая табличка на его двери с надписью: «Эксперт по филателии» была гораздо чище, чем в прежние времена. На небольшой карточке, расположенной около звонка, на трех языках строго предупреждалось: «Приобретение и продажа только в указанное время!»

Старая массивная дверь, надежно защищавшая его марки, а некогда и придававшая нам какую-то, хотя и необоснованную, но все же уверенность в себе, по-прежнему висела на своих скрипучих петлях. Дверной глазок, через который хозяин квартиры когда-то обеспокоенно рассматривал гестаповцев, теперь изучающе смотрел на меня.

— Боже мой! Как я рад вновь увидеть тебя!

— Привет, Серж!

— Хм, ко всему прочему теперь у меня появилась возможность потренироваться с тобой в английском! — с этими словами он крепко обхватил меня своими белыми костлявыми руками, да так сильно, что оба его золотых перстня прямо впились в меня.

По его нынешней внешности мне не стоило никакого труда сравнить и вспомнить, каким был Серж Френкель в молодости, — щупловатого вида юношей с целой копной вьющихся волос над широким лбом. Те же самые круглые очки в золотой оправе и теперь сидели на его переносице…

Мы прошли в его рабочий кабинет. Это была небольшая комната с высоким потолком и сплошь заставленная книгами на самых разных языках. Здесь были отнюдь не только каталоги марок и разнообразные справочники, но и много книг по философии, начиная от Цицерона и кончая Ортегой Гассе.

Как и давным-давно, он уселся в свое излюбленное кожаное кресло. Улыбаясь все той же непроницаемой и холодной улыбкой, он машинально принялся смахивать со своего старенького жилета табачный пепел, оставляя на нем серые причудливые разводы. С самого начала было видно, что разговора о прошлом нам не избежать.

Серж Френкель был убежденным учеником Маркса, страстным поклонником Ленина и верным слугой Сталина. Словом, коммунистом. Родился он в Германии, в самом Берлине. В былые времена за ним охотились по всему Третьему рейху. Судьба его сложилась так, что в один прекрасный день он, снабженный документами на имя какого-то предпринимателя из Штеттина и с наклеенными усами, нежно помахав рукой своей жене и детям, выехал с железнодорожного вокзала Кельна в неизвестном направлении. Больше они никогда не встречались.

Во время гражданской войны в Испании Френкель был политкомиссаром Интернациональной бригады. При отражении танковой атаки фашистов на Прадо ему даже удалось поджечь итальянскую танкетку с помощью обычной винной бутылки, на скорую руку заправленной бензином.

— Может, чаю? — спросил Френкель. Теперь, как и много лет назад, он не спеша налил крутого кипятку из видавшего виды электрического чайника в старый заварник с выщербленной крышечкой. Впрочем, и вся эта комната обладала какой-то своей, особенной загадочностью и привлекательностью. Здесь я неизменно задавался вопросом — был ли он нищим, дрожащим над сломанными часами, крошечными гравюрами и прочим хламом, или же богачом, абсолютно безразличным как к дешевым пластмассовым ложечкам для чая, так и к антикварным почтовым открыткам.

— Ну так чем же я вам, молодой человек, могу быть полезным? — неожиданно прямо спросил он меня, потирая руки. Этот его жест запомнился мне еще с первой встречи. Тогда моя задача была куда более чем простая: найти коммунистов и передать им деньги. Хотя хорошо известно, что все самые простейшие задачи, начиная от алхимии и кончая квадратурой круга, внешне носят столь же простой характер. Дело осложнялось в первую очередь тем, что у англичан в то время практически отсутствовала сколь-нибудь разветвленная разведсеть в Западной Европе. Провал, имевший место в ноябре 1939 года на немецко-датской границе, привел к тому, что и глава Сикрет Интеллидженс Сервис, и его заместитель оказались в руках Абвера. Портфель с целым списком явок, захваченный немцами в Гааге в мае 1940 года, и собственно разгром Франции нанесли по остаткам этой сети последний сокрушительный удар. Впрочем, если быть откровенным до конца, то и Шемпион, и я были «слепыми котятами», так как у нас практически не было никаких связей.

— Коммунисты?! — переспросил меня тогда Френкель таким тоном, как если бы он никогда в жизни не слышал этого слова.

В то время я работал под американского репортера, поскольку Америка все еще была нейтральной в разгорающемся конфликте в Европе. Он еще раз удивленно и растерянно уставился на мои документы, разложенные перед ним на письменном столе. Это были: поддельный американский паспорт, в срочном порядке переправленный мне из нашего центра в Берне, аккредитационное удостоверение нью-йоркской «Геральд Трибюн» и карточка члена «Америкэн Ралли фор Фри Пресс». Причем именно эту последнюю организацию английское посольство в Вашингтоне рекомендовало среди прочих как самую прокоммунистическую. После некоторого размышления Френкель ткнул своим костлявым пальцем в эту самую карточку и передвинул ее на самый край стола, как если бы смотрел не документы, а раскладывал пасьянс.