Николай Стариков - Ваше благородие

— Приятно, когда тебя уважают, — сказал сержант с автоматом.

— Из-за боязни, — прокомментировал Никодим, молчавший всю дорогу. Подъехали к «Роще» с рассветом. Каден решил навестить Сергея в первую очередь. Когда потом выкроит время, неизвестно, а сообщить о результатах поездки не терпелось.

Бодров был в своей землянке. Часовой знал старшего лейтенанта, тем не менее сначала спросил разрешение у майора, чтобы впустить раннего гостя.

— Я опять с докладом! — хлопнул себя по бокам Каден.

— Не бери в голову. Человек на службе! Говори, что нового привез. — Незаметно для себя Сергей перешел на «ты».

— Во-первых, сын жив и здоров, богатырь! Понравились ему звездочки на погонах. Предвижу, будет военным! Держал на руках недолго. Лида забрала по-быстрому.

Гость рассказал о путешествии в Батурино, жизни матери с дочкой и внуком, Вадиме.

— Знаешь, — сказал Каден, тоже переходя на «ты», — твоя… кто она тебе — Юля?

— Невестка.

— Вот-вот, невестка подала хорошую мысль. Когда с Вадимом рассматривали фотографии, она высказала предположение, не эта ли тройка, что фигурирует в ответе Сталинградского УНКГБ, — Хорек, Кривой «и Неизвестный участвуют в расстреле девочек.

— А что, идея!

— Одно мне осталось непонятным, Сергей Николаевич. Семью вашу всю знаю. Сын есть, а где жена?

— Я отец-одиночка. Чаще такая доля достается матери, а у меня не так, как у всех. Димкина мать болеет, но дело идет на поправку. Больше, дорогой земляк, сказать ничего не могу. Сам не знаю.

— На Кривого поглядеть есть желание?

— Нет. Как ни крути, он мой земляк-хуторянин, расчувствуюсь.

— Нашли в чем признаться!

— Земляков, как и родственников, не выбирают. Что есть, то и есть. Война нас развела по разные стороны баррикад. Не будь ее, так и жили бы по соседству.

— Вряд ли. Вор он. А как потом его назовем, не знаю. Со временем скажу и об этом.

— Какие планы?

— Проведу очную ставку, а там посмотрим.

— Упрутся, будто не знают друг друга и нигде вместе не были. Надо как-то по-другому.

«По-другому» в голову не приходило.

Шли дни. Штаб СМЕРШ размещался в большом заброшенном доме, некогда принадлежавшем попу. Его достоинством был полуподвал со множеством отсеков под различные продукты, хозяйственные товары. Теперь здесь КПЗ: одиночки, групповые. Полуподвал крепкий, со стенами в два кирпича, с окнами в торцах коридора, пропускающими призрачный свет в помещение. Перекликаться в камерах, как называли отсеки задержанные, запрещалось, не разрешались и громкие разговоры с сокамерниками.

Никодима ввели в отсек с тремя соломенными лежаками. На одном сидел человек с забинтованной ногой. Кривой даже обрадовался соседству. Одиночество в батуринской КПЗ осточертело, теперь можно хотя бы шепотом перекинуться словами. Быстро познакомились.

— Говорят, самострел, — указал новый знакомый на ногу. — Теперь пулю извлекли, будут определять, из какого ствола она вылетела. Но меня это не волнует, она не была в моей винтовке. В этой камере я уже давно.

— Но ты же поранил себя?

— Попробуй из винтовки выстрелить себе в икроножную мышцу снизу вверх!

— Тут я пас, потому что сугубо гражданский.

Вскоре в отсек втолкнули третьего претендента на соломенный лежак — человека в гимнастерке без погон. Тот молча плюхнулся на свое место и вскоре засопел. «Третий», так его назвали сокамерники, встал лишь тогда, когда принесли обед, но от еды отказался.

— Такой бурдой нормальных людей не кормят, — брюзжал он, — пусть сами едят, — отодвинул он от себя алюминиевую миску с борщом.

— За что попал сюда, друг? — спросил старожил.

— Не знаю толком. Плетут несусветное.

Отказался «третий» и от ужина, за что был вызван на беседу к дежурному офицеру. Завтрак помог ему съесть «самострел ьщик», посоветовал от обеда не отказываться — можно накликать на свою голову гнев Кацо, блюстителя порядка в камерах.

— Ты-то, одноглазый, что тут делаешь?

Никодим рассказал о попытке присвоить двенадцать мешков украденного хлеба.

— И только?

— Дай мне свою статью, век помнить буду. На хрена он тебе сдался? В армию не взяли, живи и радуйся. — «Самострел» постучал себя двумя пальцами по лбу.

— Только из-за хлеба СМЕРШ разбираться не станет. Это дело милиции. Что-то ты темнишь, — пробурчал с недовольным видом «третий». — Признавайся, тебя к нам в качестве «утки» подсадили? Мы тут изливаем душу, а это потом станет известно оперативникам.

— Да уж, ты разоткровенничался! — усмехнулся Кривой. — А сам не знаешь, за что попал в нашу компанию. Помолчал бы.

— Положим, я двинул между глаз одному капитану зажатой в кулаке двухсотграммовой гирькой, а он отдал богу душу. Хотя сам был виновен, лез напролом. Потому и говорил, что понапрасну попал сюда.

— А ты, — обратился Кривой к «самострельщику». — По лбу зря стучишь. Хлеб похитили по моему плану. Думал, если удастся вывезти, а потом продать, получу кучу денег. Рассчитывал, поймают, посадят в колонию, укроюсь от друзей.

— Хорошие «друзья», если от них надо прятаться в тюрьме.

— Перестрелял бы их, и концы в воду, — дал запоздалый совет «третий».

Никодим лежал и последними словами ругал себя за откровения. «Видишь ли, возомнил себя умнее. По лбу стучит. А его мысль «перестрелять» неплохая. Дай бог выбраться! Все! Больше ни слова о себе».

Наутро на допрос вызвали сначала «старожила», потом «третьего», последним — Кривого. Старший лейтенант, который привез его из Батурино, справился о здоровье, спросил, как сошелся с сокамерниками, о чем интересном говорили.

— С незнакомыми людьми о чем можно толковать? Так, болтовня одна.

— Кто за что тут находится, говорили?

— Поделились мнением, как каждый видит свое задержание.

— Никодим, у меня возник один вопрос, помоги уточнить. С твоих слов в протоколе записано, что Хорька, твоего друга, убили. Как это случилось?

— Чего это вдруг всплыл вопрос, не имеющий ко мне отношения? Был друг, убили ножом в спину.

— Где, когда и за что?

— Не помню точно.

— Организация наша серьезная. Всякие отговорки не допускаются. Они лишь усугубляют положение подследственного.

— Давно это было, всего не упомнишь.

— Веришь в привидения?

— Никогда не сталкивался с ними. Наверное, есть, если о них говорят люди.

— Хорошо. Подписывай протокол, иди вспоминай. Подойди к окну, посмотри, нет ли там знакомых лиц.

Кривой подошел, глянул. Лицо его вдруг посерело, с испугу выронил ручку, взятую для подписания протокола.

— Узнал?

Никодим промолчал.

— Очную ставку проведем?

— Не надо.

Каден смотрел на батуринские протоколы допросов, написанные Юлькиной рукой, и нежная волна чувств колыхнула сердце. Вспомнился чистый девичий голос. Он сидел задумавшись, когда ввели Хорька.