Эд Макбейн - Цена сомнения

— Что вы делаете, звери? Что делаете? — И над всем этим послышался пронзительный вой полицейской сирены.

Эрнандес уже представил себе эту квартиру, даже еще не побывав в ней. Конечно, не эту именно, но бесчисленное множество точно таких же квартир в домах своего округа. Примерно в такой же квартире он жил, когда был еще мальчиком.

Входная дверь открывалась на кухню. На двери — обычно запор. Одна пластина привинчена к двери, другая — к косяку, между ними — стальной засов; он надежно охранял дом. В дальнем конце кухни было окно, которое открывалось вовнутрь. Пол был покрыт линолеумом. Он был весь в пятнах, которые невозможно было отмыть, хотя их всегда терли очень тщательно. В некоторых местах — у двери, у плиты и около холодильника — линолеум изрядно выцвел. У стены, напротив плиты, стоял стол, чад которым висела икона. Стены были выкрашены в бледно-зеленый цвет, но копоть от приготовления пищи въелась в них настолько, что они стали казаться намного темнее. К тому же, в некоторых местах — на стенах и на потолке — краска начала обдираться. На столе в пластмассовом футляре стоял тостер. Убранство комнаты не отличалось богатством, но в ней было чисто. Это была комната, которую он хорошо помнил.

Совсем маленьким, в зимние дни, он сидел у плиты на чистом выцветшем линолеуме и играл в солдатики. Его матери еще чудом удавалось что-то готовить и тогда, когда он путался у нее под ногами. Кухню наполняли запахи arroz con pollo [12] Рис с курицей (исп.). , а у плиты было так уютно сидеть и фантазировать, что каждый металлический солдатик превращался для него в живого человечка. От дома Эрнандеса всегда исходило тепло: оно исходило от запаха готовящейся пищи на кухне и от мягкого голоса матери, хлопотавшей по дому; теплым было и отношение Франка к своим металлическим человечкам.

В этот июльский день на кухне миссис Гомес не чувствовалось никакого тепла. Здесь стояла только жара, такая жара, от которой задыхалось все живое. На улице послышался вой сирены. Миссис Гомес подошла к окну и закрыла его. Звуки исчезли.

— Опять стреляют, — сказала она. — Опять сирена. Ни дня без стрельбы. — Она покачала головой. — А зимой еще хуже.

— Где мальчик? — спросил Эрнандес.

— В спальне. Фрэнк, пожалуйста, будьте с ним помягче. Он попал в большую беду. Но… он не представляет себе до конца всей опасности.

— Постараюсь, — пообещал Эрнандес.

Она провела его в так называемую гостиную, где находились телевизор, торшер и прикрепленный к потолку светильник с тремя вставленными цветными лампами. Когда он учился в школе, то делал уроки в общей комнате, вытянувшись прямо на полу. Телевизоров тогда еще не было. Зато увертюра к «Вильгельму Теллю» [13] "Вильгельм Телль" — опера Дж. Россини (1792–1868), написана в 1829 г. возвещала об Одиноком Рейнджере, был таинственный Омар и сказки ведьмы, и вечно убегающий от волка Рэн, и, конечно, по воскресеньям — Призрак. Ламон Крэнстон был само обаяние, и он вырос с мыслью, что лучше актера нет во всем мире. Теперь, когда кто-то упоминал это имя, он улыбался, но, несмотря ни на что, где-то в глубине души в нем осталось чувство зависти и какого-то благоговейного трепета перед ним. Ламон Крэнстон — Призрак. Воспоминания детства — вой волка и затем слова: «Бер-р-регись, сейчас я спущу тебя с этой гор-р-ры». Дик Трейси каждый день, во сколько это было? В 5 или 5.15? Да, где-то так. А еще был стакан молока на столе и крекеры, покрытые шоколадной глазурью. Воспоминания далекого детства. И вот сейчас та же жилая комната, что и в Пуэрто-Рико, только называется она «гостиная», те же разноцветные лампочки под потолком, та же облезающая краска, та же бесконечная однообразная дорога в никуда; и человек, оказавшийся в спальне, которая могла быть точно такой же в его далеком детстве, человек, внимательно всматривающийся в глаза шестнадцатилетнему юноше и читающий на его лице боль и печаль. Они отражались в его глазах, пролегли складкой у его рта; и Эрнандес-паренек, давно превратившийся в Эрнандеса-мужчину, мучительно желающий узнать, что он растерял на этом длинном переезде.

— Это Фрэнк Эрнандес, — сказала миссис Гомес.

Альфредо отнесся к его приходу довольно спокойно. В его глазах читалось решительное нежелание открыться, рассказать правду. Такое Эрнандесу уже было знакомо. Этот взгляд он видел и у матерых преступников, и у робких домохозяек. Все было одинаково и ничего никогда не менялось. Взгляд этот просто говорил: «Вы — представитель закона и все, что я расскажу, обернется против меня».

— Здравствуй, Альфредо, — произнес Эрнандес.

— Здравствуйте, — осторожно ответил тот.

— Твоя мать боится за тебя.

— Ей нечего волноваться.

— Она считает, что есть причины для беспокойства, и поэтому пришла за помощью в полицию. Так что же случилось, Альфредо?

Паренек глубоко вздохнул:

— Я собираюсь в церковь, мистер Эрнандес, и мне нечего вам рассказать.

— А твоя мать думает как раз наоборот.

— Она ничего не знает. Она не знает этот район.

— Я знаю этот район, Альфредо, — решительно произнес Эрнандес, и их взгляды встретились. Парень старался мысленно оценить, насколько Эрнандес знал эти улицы, был ли он похож на остальных полицейских и до какой степени он, Альфредо, был здесь своим.

— Так что же все-таки произошло? — спросил Эрнандес.

Решение пришло не сразу. Это решение ничего не могло уже изменить. Эрнандес не мог ничем помочь ему. Эрнандес был представителем власти, а Альфредо нечего было рассказать ему.

— Я ничего не скажу, — произнес он.

— Твоя мать сказала, что тебя хотят убить. Это правда?

Альфредо молчал.

— Отвечай, — схватив парня за плечо, Эрнандес притянул его к себе так, что их глаза встретились.

Альфредо продолжал молчать, испытывающе смотря на Эрнандеса, затем кивнул.

— Кто?

— Ребята, — ответил Альфредо. После объятий Эрнандеса у него заныло в плечах.

— Почему?

— Без всякой причины.

— Здесь замешана девушка?

— Si.

Эрнандес устало разжал пальцы. Это была старая история, и он слышал ее не раз.

— Что ты сделал с девушкой? — спросил он.

— Ничего.

— Продолжай.

— Правда, ничего.

В комнате опять стало тихо. Измерив внимательным взглядом парня, Эрнандес терпеливо спросил:

— Тогда почему же они хотят убить тебя?

— Показать, какие они сильные. Они думают, что если будут убивать, то запугают всех. — Теперь он разговаривал с Эрнандесом более свободно, хотя еще не знал, насколько ему можно доверять. Помолчав, тихо произнес: — Она даже не его девушка. Чайна ничья.

— И все-таки ты что-то ей сделал? — сердито спросил Эрнандес.

— Ничего! Клянусь матерью, ничего! Я только сказал ей: «Привет». Она такая хорошая девушка, всегда всем улыбается. Я и сказал ей: «Привет». Разве в этом есть что-то плохое? Если на острове ты поздороваешься с девушкой, тебя никто за это не преследует. Приехав сюда, я тоже всех приветствовал.