Александра Стрельникова - Что немцу хорошо, то русскому смерть [СИ]

Просчитывает ситуацию он на раз. Если раньше я была смирной, потому как все ещё думала, что время у меня есть и быть может меня найдут и спасут, то теперь надеяться мне не на что. А раз так — могу дел наделать. Короче говоря, больше меня к столовым приборам не подпускают. И вообще следят за мной куда пристальней, чем раньше. Думаю, для того, чтобы я из вредности, чтобы хоть как-то насолить своим мучителям, руки на себя не наложила и не лишила бы их источника своей «фамильной» крови.

Проходят два дня и наконец в моей каморке появляется Оспа. В руке у него жгут и шприц. Кошкой отпрыгиваю от него в дальний угол. Он только смеется.

— Не суетись. В случае чего просто отключу тебя и все равно крови твоей попью.

Опять смеется. Уже не моим прыжкам, а своей вампирской шуточке.

— Да и вообще, рано тебе суетится. Убивать я тебя прямо сейчас не стану. Вдруг да опять какая-нибудь лажа выйдет? Я же не этот немецкий идиот, чтобы сначала убивать, а уж потом думать. Так что давай, садись и ручку мне свою протяни.

Но просто я ему все равно не даюсь. Царапаюсь, лягаюсь, норовлю укусить. Однако справляется он со мной быстро. Так, как Павел некоторое время назад. Ухватывает меня половчее, чтобы я до него зубами не добралась, потом нажимает на какую-то точку на шее — и привет. Да что же это такое? Зачем их всех учат такому? Почему мы люди так ловко осваиваем убийства и всякие там калечащие методы, вместо того чтобы научиться вот так же одним нажатием лечить, например, рак? Ну ладно, не рак. Но хоть бы несварение желудка что ли… Так ведь нет! Легко только гадости можем делать: нажал как на кнопку и имеет безгласное и покорное тело на руках. Хоть милосердно — мог бы ведь просто по башке дать…

Прихожу в себя, когда он свое черное дело уже сделал. Жгут смотан, шприца не видно. Небось в карман спрятал. Сам сидит и придерживает мою руку в согнутом состоянии, чтобы ватка не выпала и кровь из проколотой вены быстрее остановилась. Заботливый какой. Но вторая его рука тут же доказывает мне, что всей его заботливости — грош цена. Этот подлец самозабвенно лапает меня за грудь и в штанах у него при этом все так и топорщится! Шиплю:

— Убери лапы, урод.

Улыбается иронично, но руку все-таки убирает. И даже выдает что-то вроде извинения.

— Ты, фройляйн Унгерн, не обижайся. Давно тут как сычи сидим. Без бабы уж не знамо сколько обходиться приходится. Мы ведь с тобой по-человечески? По-человечески. Со всем уважением. А могли бы трахать в хвост и в гриву…

— Спасибо.

— Да не за что. Обращайся, если что. Я — завсегда готов.

Демонстративно оглаживает свой пах. Потом встает и уходит. Сука. Кожа, где он прикасался, даже мурашками покрылась от отвращения. Но следует признать, что он прав. Ни он, ни его «подельники» и правда ни разу не посягнули на мою «девичью честь», а ведь действительно могли бы… Поначалу я этого очень боялась. Но потом как-то успокоилась. Подумала, что я, как потенциальный труп, их просто не возбуждаю. А оказалось, что цела до сих пор по причине их повышенной мужской порядочности. Оказывается бывает и такое. У Ильфа и Петрова был стеснительный воришка, а тут нравственные убийцы.

Оспа возвращается. Уже без жгута и видимо без шприца.

— Велено тебя доставить. Пойдем, посмотришь хоть на золотишко.

Не хочу я на него смотреть, но выбора у меня нет.

Спускаемся в подвал. Здесь уже и Фонарь и, естественно Гюнтер. Яркая, стоваттная лампочка, свисающая с потолка, дает возможность рассмотреть широкий проем у кладки, разрытый Оспой в последние дни. Теперь видно, что это действительно угол здания. Немчик заметно нервничает. Рука его с зажатым в ней шприцем дрожит. Вот он делает от угла дома широкий шаг, отмеряя приблизительно метр, потом останавливается, поворачивается к стене и снимает с иглы колпачок… Струйка моей крови под давлением поршня весело орошает старые грязные камни. Тишина повисает такая, что я отчетливо слышу дыхание стоящего рядом Оспы.

Ничего не происходит.

— Может быть все-таки проход в схрон только с одной стороны… — начинаю я, но в этот момент кладка перед моими глазами как-то мутнеет, словно зрение у меня резко расфокусируется. Я встряхиваю головой и вижу, что теперь в камнях явственно проступает контур двери…

Немчик переводит дыхание так отчаянно, что у него изо рта даже брызги летят. Он подносит ладонь к краю проема и толкает… Ничего. Быстро взглядывает на нас. Толкает с другой стороны — дверь ведь может открываться как слева, так и справа.

— Отойди, блин!

Оспа решительно отстраняет немчика и пихает вплотную к двери меня.

— Давай ты, фройляйн Унгерн, попробуй.

Толкаю и сразу чувствую, как кладка под моей ладонью поддается…

— Едрить тя в рот! — выдает потрясенно Оспа. — Ну? Чего ждешь? Толкай дальше!

Я и толкаю. Каменная дверь открывается чуть шире, потом еще… А потом нашему взору открывается довольно просторное помещение.

Пустое.

Немая сцена, которую талантливо, уже не первый век играют на сцене многочисленных театров в конце гоголевского «Ревизора» — ничто по сравнению с той, что приключается в наших рядах тут же, в подземном коридоре, рядом с разграбленным схроном барона Унгерна.

Зато потом… Потом пространство вокруг меня внезапно наполняется диким ревом и грохотом, разрывающим барабанные перепонки, и в тот же миг я слепну от ярчайшей вспышки. Это потом мне объяснят, что сработала свето-шумовая граната под названием «Заря» (интересно о чем думал ее создатель, придумывая это романическое и отчасти революционное название своему адскому изобретению?). Но там, в подкопе, я этого еще не знаю, и в тот момент, когда она взрывается, мне кажется, что наступил конец. Всем нам. Что сработала какая-то бомба, заложенная теми, кто побывал в схроне Унгерна до нас. Что сейчас всех нас посечет осколками, а обвалившийся потолок подземного хода погребет наши тела под толщей земли. Но вместо этого чувствую, что меня, слепую и полностью оглохшую, куда-то энергично волокут. Видимо на улицу. Потому что, когда зрение возвращается ко мне, я обнаруживаю себя стоящей посреди незнакомого мне двора.

Подозреваю, что это двор того самого дома, где меня держали все это время, но я ведь его никогда толком не видела…

Квадратный мужик в бронежилете и шлеме (мечты сбываются!) что-то спрашивает меня, но я ничегошеньки не слышу. Улыбаюсь неуверенно и указываю ему на свои уши. Он смеется и машет рукой. А потом неожиданно треплет меня по спутанной шевелюре. Федька? Нет, не он. Но этот — тоже свой, почти родной, спаситель. Он усаживает меня на лавочку рядом с колодцем, и убегает назад в дом. Через несколько минут вижу, как из дверей такие же ребята в черных брониках и шлемах выводят немчика и Фонаря. Оспу несут следом. И по тому, как его несут, понимаю, что он мертв…