Александра Стрельникова - Жизнь - жестянка [СИ]

При ней никто никогда не матерится. При мне вот — запросто, а при ней — ни-ни. Хотя бабуля крепкое словцо ценит и сама другой раз припечатать может так, что любо дорого.

— Мальчики…

— Все в порядке, Виктория Прокопьевна.

— Да уж. Я вижу. Врачей вызвали?

— Да, конечно.

— Он?..

— Под таким наркозом, что наверно ничего и не почувствовал, — Коршунов нервно хмыкает.

— А я вот протрезвел совершенно, — уныло жалуется Кондрат, аккуратно завязывая узелок на спине Стрельникова. — Перевернем его на бок?

Мужики общими усилиями ловко укладывают Егора на здоровый бок. Теперь я вижу его лицо. Лицо как лицо. Слава богу. Бабушка — все-таки она великая женщина — приносит всем по чашке чаю. Потом усаживается на диван в ногах у раненого, словно оберегая его, и спрашивает:

— Кто-нибудь мне объяснит, что все это значит?

Горе-охранники отводят глаза. Кондрат только молча поводит пудовыми плечищами. Зато Коршунов рапортует коротко и четко:

— Кто-то совершил покушение на жизнь вашей внучки, Виктория Прокопьевна.

Я смотрю на него в немом изумлении. Сказанное им мне кажется какой-то несусветной чушью. Но никто из мужиков и не думает Коршуну возражать. Прокручиваю в голове все произошедшее — а ведь они могут быть правы. Если бы пьяный Стрельников не потерял неожиданно равновесие и не упал на меня, то с пулей в башке или в сердце сейчас бы лежала я. Бабушка тоже не спорит с очевидным. Более того, она уже все для себя решила.

— Ксения! Завтра же утром ты улетаешь со мной в Париж. Если нынешние мужчины в России годятся только на то, чтобы штаны протирать (охранники отводят постные взгляды), или снимать их перед дешевыми шлюхами (краснеет даже закаленный в боях Кондрат), то нам с тобой тут делать нечего.

Коршун стискивает зубы так, что мне кажется, они вот-вот начнут крошиться. Но при этом отвечает на бабушкин довольно жестокий выпад с прежней ледяной вежливостью.

— Если Ксения даст себе труд вспомнить, то подтвердит — я и мои друзья уже давно рекомендовали ей уехать.

— Но ведь история с продажей оружия уже вроде как закончилась… — блею я и вижу, как в очередной раз меняются в лице Коршун и Кондрат.

Бабушка поднимается, разворачивает меня к лестнице на второй этаж и молча уводит прочь. Уже из коридора слышу за спиной тихое чертыханье Коршунова и Кондрата, в голосе которого сквозит откровенное изумление:

— Нет, ну что за баба, а?..

Обычно эту реплику произносит Стрельников, но сейчас он лежит на диване без сознания и с пулей в спине.

Уехать прямо с утра нам не дают. Господа полиционеры, прибывшие на «место происшествия», ни о чем подобном и слышать не хотят. Бабушка берет в руки телефон и уже к вечеру все запреты преодолены. Париж встречает нас улыбкой Шарля, который прибыл в аэропорт, чтобы встретить бабушку лично. А кроме того чудесной, уже совсем летней погодой.

Бабушка живет в небольшом доме в довольно-таки пафосном парижском предместье. Шарль уже давно уговаривает ее переехать к нему. Но бабушка остается непреклонной. «Жить во грехе» под общей крышей ей не позволяют убеждения, а выходить замуж в 70 лет, как она считает, смешно.

Не так давно, после того, как бабуля ответила отказом на очередное предложение Шарля, тот впал в такое отчаяние, что даже позвонил мне. Он плакал мне в жилетку долго и все пытался узнать, есть ли хоть какое-то разумное или даже совсем неразумное средство для того, чтобы ему удалось все-таки победить бабушкино упорство.

— Я ведь уже не мальчик, чтобы каждое утро, если на ночь я остаюсь у Виви (так в его устах звучит бабушкино имя), зачем-то вставать ни свет ни заря, натягивать штаны и отправляться в свою пустую квартиру только потому, что она из каких-то дурацких принципов не позволяет мне остаться. Была бы тогда принципиальной до конца и выходила бы за меня замуж, раз уж ей так дороги ее моральные устои. Так ведь нет! Не хочет! О mon Dieu, ну что за женщина?!

Мне нечем утешить беднягу Шарля. Одно могу сказать: была бы бабушка чуть более покладистой и предсказуемой, тот же Шарль ходил бы гоголем и помыкал ей, как ему вздумается. А так — вот, весь от чувств-с как натянутая струна. Пушкин был прав ровно наполовину, когда писал свое знаменитое: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей. И тем ее вернее губим средь обольстительных сетей». Почему на половину? Только потому, что по отношению к мужчинам это жестокое правило работает столь же успешно.

На следующий день бабуля знакомит меня с чудесным французским Кристофом. Он немного старше меня, ездит на спортбайке БМВ и улыбается чуть кривоватой, полной убийственного эротизма улыбкой. Кристоф — старший сын ныне покойного бабушкиного мужа, маркиза де Ментенон. Маркиз был по-моему лет на десять младше бабушки, так и получилось что ее родная внучка и ее приемный сын — ныне действующий маркиз — почти ровесники.

Кристоф окружает меня всяческим вниманием. Ухаживает по-французски пылко и легко. Французы это умеют как никто другой, и по-моему еще не родилась на свет женщина, которая бы могла устоять перед ними, особенно если им приходит в голову начать нашептывать ей что-то на ушко. Ну что за язык, одних переливов которого хватает для того, чтобы начать таять как сливочное мороженое?

Я и таю.

Но дальше дело не идет. В конце концов формально Кристоф — мой близкий родственник. Так что получится какой-то инцест… По крайней мере я все себе объясняю именно так. Но на самом деле всему виной проклятый Коршун. Чтоб ему пусто было! Обещаю себе, что приложу все усилия для того, чтобы изгнать это мрачное привидение из закоулков своей души.

Сегодня Кристоф везет меня на мотоплощадку. Решаю не терять времени даром и поучиться водить мотоцикл. Железный конь самого Кристофа мне не подходит. Дури в нем столько, что мне поначалу точно не справиться. Да и велик он мне. Я даже не достаю с его сиденья до земли. Зато у Кристофа есть приятель, который держит свою мотошколу. К нему мы и направляемся.

Анри — алжирец. Он радостно скалит нам навстречу потрясающе белые зубы и тут же подбирает мне подходящий байк. Хвалит амуницию, которую мне подарил Кристоф, говорит, что она крутая. Я улыбаюсь. Но вскоре понимаю, что он прав. Первое занятие проходит довольно-таки нудно: трогаюсь, торможу, трогаюсь, торможу. Нервно вихляя рулем, чтобы удержать равновесие, которое так и норовит ускользнуть, на самой малой скорости вхожу в повороты. Дважды падаю, но не больно — амуниция действительно защищает очень здорово.

Обратно едем с ветерком — Кристоф желает показать мне класс. Это правда здорово. Я увлекаюсь. Причем настолько, что как-то незаметно оказываюсь в его постели.

Все очень мило.