Александра Стрельникова - Жизнь - жестянка [СИ]

Но второй развод и третья женитьба тоже прошли мимо меня. Потому что наступил момент, когда Борзунов решил расстаться со мной. Сделал он это одним махом, ничего особо не объясняя. Сейчас я отчетливо осознаю, что если бы не это его решение, я погибла бы. У меня самой никогда не хватило бы душевных сил избавиться от его власти надо мной. Слишком далеко все зашло. Но он меня бросил.

Может быть потому, что я стала взрослеть, уже прекрасно понимала, что такое статья «за совращение малолетних», и чем она грозит Борзунову. А может он просто нашел кого-то моложе. По крайней мере расставание наше произошло ровно после того, как я в течение одного лета превратилась из гадкого утенка с тощими ногами и руками, во вполне сформировавшуюся девушку.

Для меня наше расставание стало настоящей трагедией. Бабушка не знала, что и думать. Я то билась в истерике, то страшно хамила ей, то запиралась в своей комнате и просиживала там по целым дням. Слышала, как она говорила обо мне по телефону. Советовалась и спрашивала, с чем может быть связан такой феномен: практически весь проблемный подростковый возраст я была, как говорят сегодня — совершенно адекватной, а теперь слетела с катушек. Беспокоясь за меня, бабушка все-таки додавила моих родителей, и те позволили ей забрать меня в Париж.

И этот город вылечил меня! Новая школа, новые друзья. Затем институт — училась я во Франции и получила диплом в Сорбонне. Новые люди, новые отношения между ними — легкие, какие-то искристые, лишенные обычной для русских надрывности. Вернулась я на родину может и со своими «закидонами», но главное мне все же удалось — я победила свою зависимость от этого человека. Более того — я победила его!

Сейчас, когда он стоит передо мной, воровато отводя глаза и придерживая горящую после пощечины щеку, я понимаю это яснее, чем когда бы то ни было.

Иду к дверям.

— Ксения…

Останавливаюсь, но так и не поворачиваюсь к нему.

— Я только хотел сказать, что все сказанное ранее, в том числе и то, что так оскорбило вас, вызвано тем, что я все еще люблю вас.

Меня словно током ударяет. Кидаюсь к двери и вылетаю в коридор. Взгляд, которым меня провожает Антон, говорит о том, что парень подслушивал. Но меня это не волнует — пусть об этом болит голова у Борзунова.

Вызываю такси и убираюсь с этого праздника жизни восвояси. В Москве находиться не могу. Доезжаю до своего дома, спускаюсь в гараж и не переодеваясь, прямо в вечернем платье сажусь за руль. Хочу немедленно уехать из этого города.

Дом Коршунова темен и тих, как и мой напротив. Значит, он действительно отсутствует, как и сказал Борзунов. Интересно, где его черти носят, что он там поделывает, о чем думает?

Разворачиваюсь и захожу в свой дом.

Звонит бабушка и спрашивает, как прошло мероприятие. Разговариваю с ней и иду по дому, везде на своем пути зажигая свет. Почему-то мне неуютно в моем таком обжитом и привычном логове… Бабушка сообщает, что к ней заезжал печальный Кристоф, просил ее повлиять на меня.

— Ты звонишь, чтобы влиять?

— И не думаю, дорогая.

— Спасибо.

— Не за что. Приезжай скорее. Мне без тебя одиноко.

— И даже сейчас не влияешь?

— Нет. Всего лишь говорю то, что думаю и чувствую.

— Выходи замуж за Шарля. Будешь нянчить его внуков.

— Они уже все выше меня на голову. Их нянчить — только до греха себя доводить. А я ведь никогда не любила мужчин моложе себя.

Бабуля верна себе. Но врет. Если маркиз, ее второй муж, был младше ее на 10 лет, то Шарль по-моему на все 15… Или он просто так хорошо сохранился?

Гну свою линию.

— Тогда начинай нянчить правнуков.

Но бабуле палец в рот не клади. Реагирует она на мои происки исключительно быстро.

— Вот это с удовольствием. Когда ты предоставишь мне такую возможность?

Я смеюсь, и мы прощаемся. Холодильник пуст. Да и откуда там чему-то взяться? На полках в кухне нахожу галеты и банку тушёнки. То, что надо. И водка есть. Картина наверно еще та: дамочка в длинном вечернем платье жрет вилкой тушенку прямо из банки и запивает ее водкой из первого попавшегося стакана.

Засыпаю на диване в гостиной — идти на второй этаж лень. Будит меня Кристоф. Если в Москве еще очень рано, то в Париже — вообще еще по сути дела ночь. Не спится ему… Спрашивает то же, что и бабушка накануне: когда я думаю возвращаться? За этим его несложным вопросом отчетливо слышу другой. На него и отвечаю.

— Нет, Кристоф, наверно я не смогу выйти за тебя замуж. Это будет неправильно. Я ведь не люблю тебя, понимаешь?

Молчит, дышит в трубку, потом звучат гудки отбоя. Что ж все так в этой жизни наперекосяк? Те кому нужны мы, совершенно не нужны нам и наоборот. Поднимаюсь к себе в комнату, чтобы переодеться. На участке Коршунова замечаю какое-то движение. Сдерживая волнение несусь в дальнюю спальню и хватаю бинокль.

Это не он… Понимаю это сразу, хотя вижу только затылок и ухо мужика, который в этот момент присаживается на полускрытую кустами лавочку. Сидит, греется на солнышке, попивает из бутылки пиво, курит. Кто же это? Коршун поручил кому-то присматривать за своим хозяйством, пока он отсутствует? Сигарета заканчивается и мужик встает, чтобы вернуться в дом. Теперь я узнаю его. Это Антон. Тот самый, из свиты Борзунова. Ничего удивительного…

Еду на запланированное еще вчера совещание. Долго сидим и перетрясаем написанное мною. Текст не нравится продюсеру, не нравится режиссеру. А мне в свою очередь не нравится то, что у нас получается после того, как я вношу все их правки. И здесь все наперекосяк…

Возвращаюсь домой уже к вечеру. Едва успеваю засунуть в холодильник еду, за которой заезжала в магазин, как в дверь звонят. Кто бы это? Оказывается — Кондратьев. Они со Стрельниковым меня потеряли, и теперь он некоторое время ругается на меня — почему не сообщила о том, что собралась на дачу. Я любуюсь им. До чего хорош. Физиономия встревоженная. Плечищи пудовые. От него так и прет темной мужской энергией. Очень мне нравится. О чем ему и сообщаю. Кривится в ответ.

— Был-бы хоть тут Коршун, приглядел бы за тобой, а так… Уезжай. Слышь, голуба-душа? Уезжай ты…

— До городу Парижу, ихде мой миленькай живет?

Он кивает, не сводя с меня просительного взгляда. Тихонько смеюсь.

— Скажи-ка мне, Кондрат, а как тебя зовут-то? Уж столько мы знакомы, вместе пили, под одной крышей спали, обнимал ты меня даже, а как твое имя, я так и не знаю — все Кондрат, да Кондрат.

Смущается.

— Федя я…

Смеюсь уже в полный голос. Вот такой вот дядя Федя силой ровно в три медведя. Вижу, что смех мой его обижает. Делаю шаг вперед и обнимаю его за бычью шею. Стоит словно оглоблю проглотил.

— Кондрат, ты мне друг?

— Друг. Только, Ксюх, ты отцепись от меня Христа ради. А то Коршун вернется и мне голову отвинтит за такую нашу… дружбу.