Александра Стрельникова - Жизнь - жестянка [СИ]

Приказываю себе не забивать голову ерундой, захлопываю крышку ноутбука и вприпрыжку спускаюсь вниз. Сегодня мы с Кристофом собираемся совершить запланированное в самом начале моего пребывания во Франции путешествие в Брюгге. Предлагаю ехать на двух мотоциклах, но у него другие планы. Хочет сам прокатить меня, и чтобы я хоть и вынужденно, но всю дорогу обнимала его.

Это уже не Франция, а Бельгия, но то, что мы давно пересекли границу, я понимаю только после того, как Кристоф паркуется в центре Брюгге, стаскивает шлем и сообщает:

— Приехали.

Я влюбляюсь в этот городишко сразу, всей душой. В узкие улочки, каналы, горбатые мостики через них. Кристоф катает меня на лодке и с хитрым видом показывает одну из местных достопримечательностей — самое маленькое окно Брюгге. Оно размером с женский носовой платок, но в него вставлена рама и стекло — все чин-чином. Зачем оно кому-то понадобилось, совершенно не понятно. Кристоф предполагает, что для того, чтобы выпускать почтовых голубей. Я — для того, чтобы бросать пустые бутылки прямо в канал. Мы смеемся, и он меня целует. Целует всерьез, уже без скидок на мою болезнь. И так, словно бы и не помнит, что я отказалась выходить за него замуж.

Мы могли бы остаться здесь, в Брюгге. Снять номер в маленьком уютном отеле и провести остаток дня и ночь вдвоем. Но что-то опять удерживает меня от этого. Извиняюсь и, сославшись на плохое самочувствие, прошу отвезти меня домой, к бабушке.

Едем. Провожает меня до дверей комнаты и натянутым тоном спрашивает:

— Когда тебе уже будет можно?

— Скоро.

— Твой врач говорит, что уже.

Как мило! Я даже рот приоткрываю от подобного заявления. А как же врачебная тайна, как же этика и обычная тактичность?

— Я сказал ему, что мы помолвлены.

— И дал денег.

Кивает пристыженно. Что ж. Радует по крайней мере то, что люди одинаково продажны везде. Делает шаг ко мне, обнимает.

— Может ты просто боишься? После всего, что было… Я буду очень осторожен. Обещаю.

Легонько отталкиваю его.

— Прости, Кристоф. Ты прав, наверно это страх. Но я с ним должна справиться сама. Ты будешь первым, кто узнает, что это произошло. Причем не от доктора, а от меня лично.

Заканчиваю я довольно-таки резко. Все же не самое приятное дело — узнать, что кто-то копался без твоего ведома в столь интимных вещах.

Кристоф уехал, я проворочалась всю ночь, а наутро собралась и поехала к тому ублюдку-врачу. Медсестра попробовала меня остановить — ведь я шла без записи, но у нее ничего не вышло. Он вскинул голову. По тому, как этот с позволения сказать врач с постным видом тут же стал отводить глазки, мне не составило труда понять, что Кристоф не соврал. Говорить мне с ним было не о чем. Я развернулась и пошла прочь. Он вскочил на ноги и попытался остановить меня. Даже схватил за руку. Вот этого ему точно не следовало делать. Я развернулась и заехала ему шлемом. В пах. Удар равноценный содеянному им, я считаю. Тоже ниже пояса.

Ждала, что объявится полиция. За границей они правильные, свои права отстаивать горазды с использованием властных структур, а не при личном контакте. Но никто к нам с бабушкой так и не пришел. Да оно и понятно, если бы он рассказал об ударе, я бы в ответ поведала о его трепливости. Еще неизвестно, кто бы потерял в результате больше. В полиции ведь работают нормальные мужики, у которых есть жены и дочери. И никому не охота, чтобы какой-то гад сливал о них интимную информацию. По уму, так следовало бы подать в суд, чтобы больше ему неповадно было. Но сутяжничество — занятие не для меня. Увольте.

Одно хорошо: здесь, у бабушки, меня не рискует тревожить мама, которая за то время, что я лежала в больнице, видимо вошла во вкус общения со мной. Процесс воспитания просто-таки захватил ее. Она мне иногда звонит, но точно не явится пред бабушкины светлы очи. Они с ней терпеть друг друга не могут. Причем до такой степени, что бабушка как-то сказала мне, что у нее нет дочери. Только внучка.

В ящике электронной почты меня ждет еще одно сообщение от Кондрата. Майор отбывает куда-то к южным границам нашей немаленькой даже после развала СССР страны. Чуть-чуть повоевать, как он пишет. Я тревожусь за него, о чем и пишу. Он коряво отбрехивается — мол, дело обычное, работа. Обещаю ждать его с войны лучше любой преданной жены и даже попробую за него молиться. Отвечает: «Спасибо! Я тоже помолюсь. И за тебя, Ксень, тоже».

Знаю, что он человек верующий. Не «воцерковленный», как говорят о тех, кто строго соблюдает все посты, регулярно ходит в церковь на службы, исповедуется и причащается, но в Бога наш Федя верит. Вот тоже момент, о который я все время спотыкаюсь, когда думаю о религии. Почему меня все время призывают поверить в кого-то — в Бога, в частности? «Поверь в него!» Почему никто не говорит: «Поверьте ЕМУ?» Слепо верить в кого-то или доверять ему, твердо зная, что этот кто-то никогда тебя не подведет, всегда поддержит, поможет и так далее — что лучше? На мой взгляд ответ очевиден. Вера и доверие — это все-таки разные вещи. Или я как всегда просто цепляюсь к словам?..

Как-то говорили с Федькой об этом. Меня всегда интересовало: как это — взял и уверовал? Понимаю своим ущербным рациональным умом, что вот если бы чудо было явлено, тогда любой бы верующим стал, а если чуда нет, тогда как? Он сказал тогда: «Как-то само. На войне иначе не получается. А вера… Вера устойчивость какую-то внутреннюю дает. И надежду… Ты тоже, если худо совсем, попроси. Мне, бывало, помогал он…»

Может и правда попробовать? Просто взять и попросить? Это выглядит таким простым, таким по-детски очевидным действием — попросить взрослого о помощи в полной уверенности, что он — такой сильный, самостоятельный, уверенный в себе, все знающий, обязательно сможет разрешить все твои проблемы… Но мне почему-то это кажется нечестным. Я же ему ничего взамен не даю — толком в него не верю, в церковь не хожу, не молюсь регулярно, как положено, зато грешу направо и налево. А тут как плохо стало — вспомнила, явилась попрошайничать. Нечестно…

Как-то высказала все эти свои размышления бабушке. Она лишь головой покачала.

— А наглости тебе не занимать…

— То есть?

— Ты что же себя, глупое создание, наравне с Богом поставить норовишь?

— Нет.

— Как нет, если хочешь с ним какой-то там торгово-выгодный обмен вести? Ты ему, он тебе. Балда ты все-таки! Он потому и Бог, что несоизмеримо выше, добрее, умнее…

— Только не говори мне о том, что он справедлив.

— Не буду. Но скажу другое: а не может так получиться, что ты его просто не понимаешь? Он же не волшебная палочка, чтобы тупо исполнять наши людские желания. У него и свои соображения на наш счет наверняка есть.

Очень хотелось бы знать, что он задумал в отношении меня… Как мне следует жить дальше, чтобы это было правильно? Чтобы он остался мной доволен и перестал проверять на прочность?..