Александра Стрельникова - Жизнь - жестянка [СИ]

Не хочу втягивать во все это своих французских мальчишек — Жан-Поля и Кнута. Они мне помогли пережить первое время после расставания с Коршуном и за это им огромное спасибо. Но теперь — все.

Прошу у бабушки разрешения пожить в том самом поместье в Ле Туке, где я приходила в себя после нападения киллера… Кстати, так и не понятно кем и по какой причине подосланного… Она ничего не имеет против. Только высказывает беспокойство по поводу того, что я там буду совсем одна и так далеко от нее. Улетаю, а утром мне звонит совершенно потрясенный Шарль. Сообщает о том, что кто-то подбросил в почтовый ящик бабушке несколько фотографий и письмо, в котором все про меня и Борзунова. Послание анонимное, однако я не сомневаюсь, что отправил его никто иной, как сам Александр Петрович. Подлая скотина! Сразу бьет в спину и так, чтобы наверняка! И ведь я предполагала, что он может совершить нечто подобное! Думала поговорить с бабулей, предупредить ее, но так и не решилась… Дура!

Бабушку с сердечным приступом на скорой увозят в клинику. Врачи говорят, что вроде бы ничего страшного. Всего лишь микро-инфаркт. Но я пугаюсь очень сильно. Она всегда была такой несгибаемой, такой непоколебимой. Как Атлант, который держит небо над моей непутевой головой. И вот теперь она лежит на больничной койке, лицо ее бледно, и пахнет от нее не духами, а лекарствами.

Шарль буквально поселяется в бабушкиной палате. Они действительно любят друг друга. И возраст тут совершенно не важен. Надо будет все-таки подбить бабушку сыграть свадьбу! О! Это будет что-то феерическое, я уверена.

Застаю в коридоре больницы Кристофа. Он меня не видит, смотрит в окно, нервно тянет себя за губу и хмурится. Вид у него до крайности встревоженный. То, что он так сильно переживает за мою бабушку — свою мачеху, буквально толкает меня к нему. Он хороший человек, и мне становится стыдно, что я столько времени вожу его за нос. Кристоф обнимает меня. Руки его дрожат у меня на спине. А взгляд остается отсутствующим даже после того, как я целую его. Бедняга!

Я должна решиться. Я смогу его полюбить. Я буду верна ему и рожу ему детей, если выйду целой и невредимой из моего противостояния с Борзуновым. И Кристоф в ответ будет любить меня и заботится обо мне…

Еще когда в срочном порядке вернулась из Ле Туке в Париж после того, как бабушка оказалась на больничной койке, решила не ехать в ее дом в предместье — больно далеко, и кинула вещи, которые в Ле Туке так и не успела разобрать, в гостинице рядом с клиникой. Мне там достался номер в мансарде. О чем я Кристофу и сообщаю. Мы будем сидеть там, пить вино и ворковать как два голубка. И я буду, черт возьми, счастлива! Несмотря ни на что!

Чувствую себя… успокоенной. Я сделала свой выбор. Теперь будет легче. По крайней мере, я не буду казаться самой себе такой дрянью из-за Кристофа. Я предлагаю купить вина, но он залихватски машет рукой и требует водки. Раз уж он собрался жениться на русской, ему следует привыкать к этому напитку. Смеюсь и покупаю «Грей гус». Для меня утверждение, что самая лучшая в мире водка — русская, не столь очевидно, как для многих других.

В мансарде моей гостиницы всего два номера. Соседний, я знаю, пуст. Там идет ремонт. Мне и этот, в котором я живу сейчас, дали со скрипом. Еле выпросила, разжалобив тетку на рецепции историей о больной бабушке. Как только я съеду, там тоже начнут красить и белить. Когда мы с Кристофом поднимаемся по лестнице наверх — лифт сюда не ходит, нам навстречу как раз топает бригада маляров. Они закончили на сегодня свои труды и теперь нашему уединению точно никто не помешает.

Окна открыты, за ними лето. Кристоф приносит из ванной комнаты стаканы и разливает водку. В качестве закуски нет даже ириски. Ну да ничего. Мы много не будем. У нас есть дела и поинтереснее. Кристоф нервничает. Я невольно заражаюсь этим его настроением. Он торопливо стаскивает мою одежду, раздевается сам и неожиданно буквально набрасывается на меня, пугая своей страстью. Что это с ним? Просто на себя не похож. Такого темперамента я от него никак не ожидала. Он был мил, нежен и предельно обходителен даже в тот раз, когда я оказалась в его постели впервые. Не то что Коршун с его дикой, яростной страстью, которая оставила на моей коже немало отметин…

Нашла, что вспомнить! Вот ведь дура!

Нет, я не позволю этой крылатой тени портить мне все! Закрываю глаза и стараюсь все-таки получить удовольствие. Кристоф кончает бурно. Я подсматриваю краем глаза. Жилы у него на шее и лбу вздулись, челюсти стиснуты, глаза зажмурены. Он даже не стонет, он рычит. Наконец последний, самый сладкий спазм сотрясает его тело, он падает мне на грудь и замирает, со свистом втягивая воздух. Я улыбаюсь. Мне приятно, что ему так приятно. Думаю именно так, и даже литературная корявость этой фразы меня ничуть не смущает.

Он встает и протягивает мне руку. Все-таки французы патологически чистоплотный народ. Иногда во вред. Сейчас бы я с большим удовольствием просто полежала в его расслабленных объятиях. Но нет! Надо идти в душ. Впрочем, он предлагает мне принять ванну.

— А я буду сидеть рядом и смотреть на тебя.

Он открывает краны, и ванна начинает быстро наполняться. Пробую воду. То, что надо. Пены для ванны нет, добавляю просто шампунь — пенится не хуже. Забираюсь, устраиваюсь поудобнее. Кристоф действительно смотрит. Напряженно. Изучающе.

Уходит.

— Я сейчас водку принесу.

Я лениво прикрываю глаза. Водки совершенно не хочется. Лучше бы мы взяли с собой вино… Наконец он возвращается. Слышу, как звякает стекло о стекло. Видимо он ставит бутылку на полочку у зеркала. Молчит. Потом негромко просит.

— Ксения, посмотри на меня.

Улыбаюсь. Открываю глаза… И ничего не понимаю.

Он стоит в дверях. Уже одетый. А в руке у него… пистолет. Сначала мне кажется, что это шутка. Что сейчас он скажет «Пу!», и из черного дула, которое направлено на меня, брызнет струйка воды. Но его глаза слишком страшны, чтобы я продолжала верить в эту чушь.

— Кристоф…

Губы с трудом складываются, чтобы произнести его имя. Что же это? Он ведь… Мы ведь только что… Я же… Мысли мечутся, как стая волков перед красными флажками.

— Ты пойми, Ксения. К тебе лично я не имею никаких претензий. Я бы даже наверно смог тебя полюбить. Но ты все тянешь с замужеством, у меня нет в тебе никакой уверенности, а бабка вот-вот отдаст богу душу.

Я по-прежнему ничего не понимаю. Растерянно качаю головой и подаюсь вперед. Он нервно дергает пистолетом и оскаливается.

— Сиди, как сидишь.

Его решительность не вызывает сомнений, и я медленно откидываюсь назад.

— Объясни хоть…

— А что объяснять? Все просто. Мой идиот-отец все свои деньги, все до копеечки, завещал этой старухе, твоей бабке. Седина в бороду, бес в ребро. Он для нее и при жизни все сделать был готов, вот и завещание составил так, что мы с сестрами оказались у разбитого корыта.