Виктор Гавура - В Киеве всё спокойно

Погоди, я тебя приодену, не манто, а пижаму с номером будешь носить. Кровь из носа, но надо выяснить, кто этот африкан. Вспомнился сосед по комнате в общежитии школы КГБ, который утверждал, что негры это сильно загорелые белые, а обезьяны умеют говорить, но из осторожности это скрывают. Надо на что-то решаться. Получить бы санкцию на переключение от Очерета. Да где там! Заранее получить санкции на все случаи жизни не получится. Выхода нет, придется отпустить Розенцвайг и вести негра, как старший, принял решение Цуркан. Как бы сейчас пригодился Хоменко, но после того как они упустили Деда, он оформил себе больничный лист. Позвонил накануне, сказал, что у него температура и обострение старой травмы, намекнув, что боевой. Скорее, родовой, презрительно скривился Цуркан. Прячется на больничном, скотина, а нам отдуваться. Очерет, свой, поймет, а Останний, если потянем пустышку, кожу с нас рвать будет. Заметив, что негр уходит, Цуркан дал маяк Сахно. Следуя, с небольшим отрывом в кильватере друг за другом, они отправились вслед за негром, а тот, едва ли не бегом, припустился в сторону гардероба.

Поздней ночью Альбина добралась до своего дома.

Город спал. Утих его несмолкаемый шум и всем вокруг овладела тихая грусть. Красота ночи, это то, чем ей в последнее время так редко доводилось любоваться. Отпустив шофера, Альбина подошла к своему подъезду. Сильно похолодало, застывшие лужи поблескивали первым в этом сезоне льдом. Мороз, опавший ломким инеем, хрустел под ногами. Студеный недвижимый воздух был необычайно чист. Она улыбнулась, глядя на белую розу пара у рта. Стеклянно чистые звезды сияли звонким хрусталем.

Глядя вверх, Альбина случайно увидела, что в окнах ее квартиры горит свет. Это не могла быть Мила, она одна имела ключи от наружных дверей и знала код сигнализации. Но она всегда предупреждала Альбину перед тем, как прийти. Так было заведено. Значит, у нее в доме чужие.

Тихо прошептала Альбина. Дом — это крепость, в которой человек пытается спрятаться от враждебного мира. И какой бы непреступной эта крепость ни казалась, она лишь хрупкая скорлупа пред его враждебным безумием. Все это она знала и, как ни кто, понимая существующий расклад, не строила на этот счет никаких иллюзий. Три неподдельных, везде, где положено зарегистрированных паспорта с ее фотографиями (один из которых был иностранный), выписанные на разные фамилии, а также достаточная сумма денег были спрятаны в надежном месте на окраине города. Поэтому она не испугалась и даже не расстроилась, а почувствовала какое-то расслабляющее облегчение от того, что все наконец закончилось. Впервые в жизни она испытала неведомое ей до сих пор ощущение свободы. Все теперь было позади. Осталось лишь выбросить ключи от своего дворца и забыть их кандальный звон. Но расслабляться было рано. Почти сразу же Альбина сориентировалась и поняла, что свет горит не в ее квартире, а на этаж выше. На шестом этаже, над ней. Осознав это, она не обрадовалась, ‒ повода не было.

Так, ничтожными пустяками судьба напоминает о себе, предупреждая о будущем. Но мало кто обращает внимание на эти знамения. Да и как можно понять, что она хочет этим сказать? И, к чему эти намеки? Если ей вздумалось предупреждать о чем-то, пусть говорит прямо, а не морочит голову своими предзнаменованиями, отмахнулась Альбина.

Захвативший Мишу похититель был намного опаснее прежних.

Он был настолько жутко сосредоточенно молчалив, что Мише даже в голову не пришло возражать против того, что его куда-то везут, тем более сопротивляться этому. Очерет привез Мишу на дачу к одному из оппозиционных режиму президента Кучмы местных предпринимателей. С начала выборной компании «для его же блага», он был заключен в следственный изолятор. Очерет «одолжил» ключи от его дачи из вещественных доказательств. Очерет считал, что большинство обычных воров и спекулянтов сейчас начали называть себя «предпринимателями», воры же мастью покрупнее, придумали для себя название «олигарх». Вполне благопристойное название, но эта игра слов могла ввести в заблуждение только их самих. Куда отнести Розенцвайг, он пока для себя не решил, не исключено, что она не подпадала ни под одну из этих рубрик. Возможно, так и было, а быть может, и нет. Очерет никогда не делал упрощенных, скоропалительных умозаключений и вообще отрицательно относился к альтернативе, полагая, что при ней нет степеней свободы.

Ни слова не говоря, Очерет завел Мишу в дом, запер дверь и, вывернув ему руки за спину, надел на него наручники. Затем он отвел Мишу в подвал и усадил его на металлический стул. На уровне груди он примотал Мишу широкой липкой лентой к спинке стула, той же лентой накрепко прикрепил его ноги к ножкам стула.

— Должен вас уведомить, что есть кое-что похуже смерти, и я вам это устрою, — глухим, как из бочки голосом произнес он. — Сейчас я буду вас пытать. Я знаю, вы боитесь боли, а вам будет очень больно… — медленно и страшно сказал незнакомец, пристально разглядывая Мишу.

Миша, не отрываясь глядел, как расширились аспидной черноты зрачки его мучителя, и становились все больше, и больше, будто стремились раздаться во все глаза.

— Прошу вас, никуда не уходите, — коротко бросил он и куда-то ушел.

Невыразимая тоска охватила Мишу. Нет ничего хуже бессилия. Минут через пятнадцать, которые показались Мише пятнадцатью годами, незнакомец вернулся, держа за ручку железный ящик с инструментами. С нарочитой медлительностью он расстелил на полу перед Мишей газету «Киевские ведомости» с оторванным углом и аккуратно разложил на ней: садовые ножницы с матово-белыми острыми кривыми лезвиями, клещи, несколько отверток, шило и молоток. Сладостный трепет ужаса приподнял волосы у Миши на голове. Затем он снял с Миши туфли и носки, как тисками сжал его стопу и защелкал над пальцами садовыми ножницами.

— Я умоляю вас, пожалуйста! Не делайте мне больно! — вскрикнул Миша. Его охватил невыносимый всепоглощающий ужас, какой испытывает человек перед лицом страшной мучительной смерти. — Я отдам вам все, что у меня есть, я сделаю для вас все, что вы хотите, только не делайте мне больно, пожалуйста… — тихо попросил он. В ответ, его палач лишь молча сверлил его черными дырами глаз.

— Я расскажу вам все, о чем вы спросите, но вы же ничего не спрашиваете… — содрогаясь всем телом, искал и не находил, чем бы заинтересовать своего мучителя Миша.

— Это другой разговор, — наконец отозвался тот. — В таком случае, у вас есть шанс выйти отсюда живым и невредимым. Но, чтобы вас отпустить, вам ничего нельзя повреждать, — разъяснил он и положил на газету ножницы.