Виктор Гавура - В Киеве всё спокойно

Деньги дают независимость, но не всегда. Порой они ничего не дают,

а только забирают. Ни за какие деньги не купишь средство от

духовной нищеты. Открой эту книгу, и ты узнаешь кое-что о блеске

и нищете охотников за деньгами.

Сумерки сгущались.

От разлившейся неподалеку Десны тянуло болотной тиной.

— Погнали! — дал отмашку Куцый

Оскалив редкие, похожие на пеньки зубы, он нажал на кнопку, болтавшегося на проводе звонка. Где-то в глубине музея задребезжал электрический звонок и смолк. Высокий старый дом, чернея впадинами окон, настороженно молчал. Куцый опять потянулся к звонку, но тут раздался такой же, дребезжащий старческий голос.

— Музей закрытый! Вы что, не видите разве расписания? Поздно уже, завтра приходите. Завтра будет открыто, тогда и приходите, а теперь закрыто…

Планируя налет, Быря вместе с Куцым два раза приходил «на экскурсию» в художественный музей, расположенный в глубине парка на Черниговском Валу. Он помнил этого тощего говорливого старика, с какой-то прорезью на коже вместо губ. Быре запомнилась его порыжевшая от времени форменная фуражка, точь-в-точь, как у Иван Савельича, истопника в их детдоме. Старик так перетянул себя в поясе портупеей, что стал смахивать на большую букву «Х» с револьвером на боку. А револьвер-то у него настоящий, как у одного злого, как собака вертухая на крытой перед этапом.

— Открывайте сейчас же! Это я, Шинкаренко! Дежурный электрик, меня к вам из ЖЭКа прислали, — требовательно отозвался Куцый.

Сложив ладони рупором и вплотную прижав их к щели меж створок дверей, он кричал, тщательно дозируя голос, чтобы со стороны никто не услышал.

— У вас на стене возле окна, где подвод электропитания, провода искрят, музей может загореться. Мне некогда тут с вами возиться, это не мой участок! Пойду сейчас спать, и горите тогда огнем со всеми потрохами…

— Подождите! Не уходите, пожалуйста. Мне по инструкции открывать нельзя, я должен позвонить сначала, — заволновался за дверью старик.

— Ну, не знаю… Если надо, тогда, звоните. Только поскорее, я не собираюсь тут под дверью ночевать, — подумав, недовольно согласился Куцый и, выждав короткую паузу, забарабанил кулаком в дверь.

— Дед, слышь, дед! Та, быстрее ты! Лестницу тащи живей, провода горят уже! Кажись, и внутри у тебя, в музее горит! Пожар, говорю, слышишь ты или нет?!

Донеслись спускающиеся по лестнице шаги, щелкнул замок, с лязгом отодвинулся засов и дверь приоткрылась. Куцый рванул ее на себя и, схватив старика за горло, втолкнул в фойе. Быря метнулся следом, они вдвоем свалили старика на пол. Быря быстро связал ему руки и ноги. Куцый отпустил горло старика только после того, как Быря заклеил ему рот скотчем. Отпустив горло, он тут же вытащил у него из кобуры «Наган». Они вдвоем потащили старика вверх по лестнице на площадку, где был его пост.

Отодвинув стоящий у стола стул, Куцый подскочил к пульту на стене и защелкал тумблерами сигнализации, а затем, сдернув со щитка ключи, кинулся в сторону картинной галереи. Быря приостановился у стола на посту, взглянул на старика и захолонул… Старик не дышал. Он и сам едва не сдох от такой непрухи. В бога-душу-мать! Дед, божий одуван, доживал себе тихо, кому он мешал?! Пахал себе на старости, видно не от хорошей жизни подрабатывал, худющий весь, а они его угробили. Зазря! Поцарапав кожу до крови, он содрал скотч с его рта, тряс и теребил старика, что есть сил, припадая к впалому рту, вдыхал в него воздух, который тут же с пузырями соплей вырывался из носа. Что он ни делал, старик не дышал, лежал холодный, ни согреть его, ни поднять. Быря сел рядом на пол и, обхватив руками колени, не отрываясь, смотрел на него. Он бы все на свете отдал, чтобы старик ожил. Да нечего отдавать, ‒ чудес на свете не бывает.

Казалось, прошла вечность, как вдруг старик пошевелился! Он сделал вдох, затрепетал бледными пленками век и открыл глаза. Судьба не баловала Бырю, после детдома все у него шло на перекос. Но он бы покривил душой, если бы сказал, что на его долю не выпадали радостные минуты. Не часто, но они случались, и эта, была самой радостной из всех.

— Послушай, дед, лежи тихо и ничего тебе не будет. Крестом клянусь. Я даже рот тебе не буду заклеивать, вот только здесь, сбоку, прилеплю и все, а то кореш будет возражать. Полежи тихо, очень тебя прошу, — ласково погладив старика по плечу, Быря побежал в сторону картинной галереи.

Куцый давно уже отомкнул дверь и, как хорёк в курятнике, метался по залу. Увидев, вбежавшего Бырю, он молча, погрозил ему кулаком, продолжив полосовать картины. Как было договорено, чтобы не мешать друг другу, Быря начал вырезать картины из рам с противоположной стороны зала. В тишине было слышно только, как краска осыпается на пол. Острое лезвие обойного ножа быстро тупилось, и Быря каждый раз забывал выдвигать его из черенка, вспоминая об этом лишь тогда, когда нож начинал рвать полотно картин. Поспешно сворачивая какую-то длинную картину в постоянно перегибающуюся в руках трубу, он не заметил в полумраке и задел, стоящий на подставке бюст. С оглушительным грохотом эта белая голова рассыпалась по паркету множеством осколков, и тут же под подбородок Быре уперлось дуло «Нагана».

— Ты, каз-з-злина! Бырь смоленный, спалить нас хочешь?! — засипел ему в ухо Куцый и тут же попятился назад.

— Лады, лады… Бей посуду, я плачу, — примирительно прошептал Куцый, потирая уколотое место на животе.

Пока Куцый в три прыжка пересекал зал, Быря уже сжимал в руке рукоять финки и, если б тот не перестал качать права, он бы точно его запорол. Не за козла, сам виноват, дал в штангу, ‒ за старика.

— Шабаш, дружаня. Пакуемся и валим? — с ангельской кротостью спросил-попросил Куцый.

С белых стен на Бырю глядели огромные пустые рамы. В тех безмолвно чернеющих четырехугольниках, не было ничего особенного, но не знающего страха Бырю пробрало. Проходя мимо лежащего на своем посту старика, Быря остановился и, отведя взгляд от его жалких, мигающих глаз, твердо сказал:

— Оставь пушку. Мы с нею спалимся. И деду за нее влетит больше, чем за картины.

— Как скажешь, — уступчиво согласился Куцый.

Он вынул из-за пояса револьвер и положил на стол. Пропустив вперед себя Бырю, несущего на плече завернутый в узорчатый линолеум рулон картин, Куцый сказал ему вслед:

— Спускайся, я двери в зал прикрою, а то свет отсюда с улицы могут увидеть.

Сделав несколько шагов по коридору в сторону картинной галереи, Куцый тихо вернулся, взял со стола револьвер, сунул его сзади под пиджак за ремень, и заспешил на выход.

Киев спал.