Виктор Гавура - В Киеве всё спокойно

По внешнему виду это была заурядная двухкомнатная квартира, меблированная бывшей в употреблении мебелью из комиссионных магазинов. Все в ней, включая столовую посуду, погнутые вилки и сточенные ножи, было изношенным, не один год послужившим. На стенах проложена устаревшая наружная электропроводка: провода в матерчатой изоляции были натянутые на фарфоровые изоляторы, похожие на катушки от ниток. Квартира как квартира, таких много на Подоле. Но это была лишь видимость, предназначенная для отвлечения внимания от главного.

В одной из комнат, с потемневшей позолотой наката на стенах, посредине стоял круглый стол, застланный ковровой скатертью украшенной бахромой, похожей на слежавшуюся паутину. Вокруг него и по углам были расставлены стулья с гнутыми спинками в серых лишаях облезшего желтого лака. К стене прислонился просиженный диван в ямах и буграх, с валиками по бокам, откидывающимися на оконных петлях. На одной из двух полок спинки дивана, выстроились семь уменьшающихся в размерах мраморных слоников (полный набор), а на другой, лежали две морские ракушки (рапаны), память об отдыхе в Крыму. Напротив дивана, черно-белый телевизор на тонких паучьих ножках и застекленный сервант с разрозненными тарелками и чашками от уцелевших дешевых сервизов. Пустовато, зато все на виду и сразу видно, что здесь ничего не спрячешь.

В этой комнате была сделана фальшивая стена, Альбина называла ее «китайской стеной». Ее возвели настолько искусно, что заметить перепланировку комнаты было невозможно. Этому способствовало асимметричное расположение окон. После установки дополнительной стены расстояние между оконными проемами и простенками стало одинаковым, и пространственное восприятие комнаты никогда бы не натолкнуло на мысль о тайнике. Эта небольшая перепланировка обошлась ей в круглую сумму, делали русские умельцы, специально приглашенные из Питера. Но качество работы и гарантированная секретность, которой славилась эта фирма, стоили того. Многое в малом. Питерские мастера знали секрет, как влить море в наперсток.

Альбина откинула боковые валики дивана, и он стал немного длиннее, а главное, почти ровным. Открыв встроенный платяной шкаф в углу комнаты, она сняла висевшие на деревянных вешалках поношенное женское пальто, коричневую куртку из болоньи с разошедшимся швом на рукаве и несколько пропахших нафталином шерстяных платьев. Внутри шкаф был обит картоном, окрашенным пожелтевшей от времени белой масленой краской. Если постучать по картону, раздавался тупой «бедренный» звук, словно за картоном была каменная стена, но за ним была звукопоглощающая прокладка и толстый дубовый брус. Нажав на скрытый запор, Альбина отодвинула перемещающуюся на роликах тяжелую заднюю стенку шкафа и вошла в узкий пенал схрона.

Прежде всего, она вынесла и бережно положила на диван скатанные в рулон картины, а затем по одной вытащила шесть коробок из-под телевизоров. Они были не очень тяжелые, но громоздкие, особенно неудобно было проносить их через узкое нутро шкафа. Чем-то этот процесс напоминал ей роды, хотя в этом деле она не имела опыта. Сняв два длинных, натянутых друг на друга толстых полиэтиленовых мешка, она развернула рулон с картинами. Здесь были уникальные произведения Черниговского художественного музея. Ворам удалось похитить ценную коллекцию западноевропейской живописи и лучшие работы дореволюционных отечественных художников.

В рулоне находились полотна итальянских, голландских, фламандских и немецких мастеров XVII–XIX веков, пользующихся всемирной известностью. Первой из-под отягощенных страданием век на нее взглянула «Анна Болейн за решеткой» кисти Карла Фогеля, полотно потрясающее по сюжету и живописной гамме. Проникнутое ясным упоением лицо жены английского короля Генриха VIII, освещенное струящимся откуда-то сверху неземным светом, и руки королевы-мученицы, прижимающие к себе через решетку золотоволосую девочку в момент ее прощания с дочерью перед казнью, никого бы не оставили равнодушным. Альбину всегда волновали произведения высокого искусства, но эта картина дарила ей радость воспоминаний, она ее хорошо помнила и хотела оставить ее себе.

Альбина наскоро просмотрела прекрасный образец классического итальянского пейзажа: «Неаполитанский залив» Йоганна Рауха с неизменными памятниками архитектуры, берегом моря и Везувием вдали. Сквозь рамки канонов классицизма видно насколько привлекает мастера тихая голубизна неба и солнце, вечно живая игра света и воздуха. В этой картине чувствовалась поэзия восторга, здесь каждый мазок пел. Что хотел сказать своим пейзажем Раух? Трудно сказать, много и ничего. Есть картины, которые просто-напросто существуют, они заставляют людей грезить. Она еще раз посмотрела в задумчивые, отмеченные особой духовной глубиной глаза «Марии Комаровской» на авторском холсте выдающегося представителя живописи немецких романтиков Генриха Гольпайна. Он написал портрет Марии в 1854 году, в период своего пребывания на Украине. Глядя на этот, относительно не старый, но почему-то казавшийся ей старинным портрет, Альбина с восхищением отметила изысканно утонченную проработку деталей. Подобная тщательность характерна для работ немецкой школы.

Ей невольно подумалось, чем же фотография отличается от портрета? Задумавшись, она всматривалась в озаренное внутренним светом лицо женщины, пленившую живописца сто лет назад. Талант художника зиждется на своей, неповторимой, глубоко личной интерпретации увиденного, умении передать то, что не замечают другие. Художнику незачем изображать все с фотографической точностью. Тем и замечательна живопись, что в основе ее волшебства заключено абстрактное начало, живая эмоциональная компонента. И если говорить обобщенно, то фотография, это мастерство анализа, портрет же — искусство синтеза.

Из рулона выпало небольшое полотно, двадцать на тридцать сантиметров голландца Теодора Смитса «Натюрморт с клубникой», датированный 1657 годом. В полумраке комнаты на краю стола поблескивали налитые сладкой влагой ягоды клубники, насыпанные горкой в простую, незамысловато расписанную фаянсовую миску. А источающий сок, наполовину очищенный апельсин, до такой степени точно выписан, что при взгляде на него начинают бежать слюнки. Разбросанные по столу усатые креветки также удивительно хороши. Альбина восторгалась богатством красок и реалистичностью изображения, все предметы были написаны совершенно явственно, гармонично дополняя друг друга, создавая впечатление потрясающей правды. От нечего делать такой натюрморт не соберешь и не напишешь. В нем звучала простая и откровенная радость жизни, сама неистребимая жизнь на века запечатлелась на холсте. Через руки Альбины прошло несколько сотен натюрмортов средневековых художников, но с этим, она бы тоже никогда не рассталась.