Иван Козлов - Болевой синдром

Макаров замолчал. Чехотный сам пошел на кухню, принес чайник, но хозяин этого не заметил. Он продолжал:

— Я даже не помню ее толком. Темненькая, высокая. Грудь красивая. Перед Рождеством позвала на чай… Подробности не нужны?

— Потом она уволилась от вас?

— Потом меня по Карабаху еще швыряло, по Осетии, по Чечне… За это время столько уволилось и столько новых пришло! Но этой весной, в самом начале марта, меня под Серноводском посекло малость, в лазарет угодил. А врач — из старой гвардии. Ну и вспомнили Карабах, Новый год, чайник с водкой. Так я и узнал, что Котенкова уволилась, сына растит. Они переписывались иногда…

— И что вам сказал Ляшенко, когда вернулся?

— Он уже ничего не сказал.

— Простите. Но он просил вам передать…

— Да, я знаю. Мне передали. Я понял, что сломал жизнь еще одному человеку. Ей плохо живется. Миша, правда, отвез немного денег…

Чехотный смотрел в чашку, будто гадал на кофейной гуще.

Молоденькая красивая женщина родила от Макарова, у которого не было детей. У полковника могла начаться новая жизнь. Одна помеха — жена. Это Макаров говорит, что она была согласна на развод. А на самом деле? Делить двухкомнатную квартиру, машину, дачу…

В принципе, Макарову могли убить и люди Рамазана, но по чьей команде? На какой уровень отношений вышли в конце концов полковник и торгаш?

По лицу Макарова, уже которой раз за время разговора, прошла судорога.

«Хорошо, если бы я остался в дураках», — подумал следователь, а вслух спросил:

— И что вы теперь намерены делать? По-прежнему с утра до вечера лежать на диване и плакаться на судьбу?

— Я уже просто боюсь что-либо предпринимать. Все выходит боком для других.

— Поезжайте к ней, Олег Иванович.

— Вы так думаете?

…Еще в метро, не дотерпев до приезда домой, Чехотный вытащил из кармана подобранную с пола газетную вырезку. Речь в ней шла о событиях десятилетней давности. Офицер, вернувшийся из Афгана, с особой жестокостью расправился со своей женой, изменявшей ему. Он расчленил тело на куски и отнес в лес. Потом сам пошел в милицию и заявил о пропаже жены. И алиби придумал: косил в тот день теще сено. Теща это подтвердила. Она ведь не видела, что он сел на мотоцикл и отсутствовал пару часов…

Чехотный аккуратно свернул газетную вырезку и сунул ее обратно в карман.

Женьке повезло. Командир уезжал дня на три, как он сам сказал, и оставлял в его распоряжении квартиру. Три дня — срок нормалек, за три дня он из-под земли выкопает Рамазана, он покажет тут всем паскудам, как дорого это стоит — грозить спецназовцам.

— Женя, девочек сюда можешь приводить, но водку не пей, прошу тебя.

— Да разве я алкаш, Олег Иванович?!

— Все, поехал я.

— Может, адрес оставишь в случае чего…

— Никаких случаев. Случаи у нас закончились бесповоротно. ТАМ остались.

Он стоял уже у порога одетый, в плаще, в нелепой кожаной кепке.

— Командир, ты не обижайся, ладно? Сними эту… Тебе краповый берет больше шел.

— Сейчас он для нас с тобой уже не по сезону.

— Да брось ты так… Он всегда будет… Я дома только его носить буду, «чичиков» по улицам гонять. И ты… Командир, ты же их руками рвал, а теперь вареным ходишь. Ты не в монастырь собираешься устраиваться?

Перед уходом из киоска блондиночки, которую звали старинно и красиво — Маша, он выпил еще рюмашку — за победу над врагом, запил ее уже дома банкой пива, и Макаров учуял это.

— Приеду — пить вообще завязываем. А то, смотрю, ты и сегодня…

Ах, что было бы, если бы командир засек это где-нибудь в Чечне! Не сносить бы Женьке головы, поскольку все знают, что большое начальство доставало полковника Макарова: «Головорезов растишь!» Снял бы ему командир башку, и горы долго бы хранили эхо его изысканной стилистики.

Не тем стал Макаров, Женька его отказывается узнавать.

Конечно, раны все залечатся, все пройдет. Но пока он не помощник, пока самому надо решать вопросы с Рамазаном, отомстить уже и за жену командира, и за него самого. Пацанам будет стыдно рассказать, в каком состоянии сейчас Макаров.

Зырянов остался в квартире один. Взглянул на часы: восемь вечера. Время — самое то: съесть бутерброд, выпить… чаю, чаю, чаю, раз командиру дал слово. И сбегать в гости к Томазу. Томаз, спасибо информации Лаврентьева, живет у вдовушки, он не такая фигура, чтоб личной охраной обзаводиться, но на всякий случай игрушку можно в карман положить. Почти граната. Как можно назвать почти мужчиной евнуха.

Значится, что надо-то? Узнать у базарника, где можно отловить Рамазана. Хоть что-то же он должен знать. А не получится — есть более долгий путь. Турецкие куртки. Эх, найти бы еще пару надежных ребят!..

На плитке лежали в сковородке еще теплые куриные окорочка. Женька заглянул в холодильник: в стойке дверцы покоилась бутылка водки. Он рассмеялся:

Вечер выдался неважный: с холодным ветром и колючим дождем. Женька хотел было поймать частника, но потом решил ехать на троллейбусе: на всякий случай, пусть никто не знает, по какому адресу едет слишком уж приметный однорукий человек. А вдруг придется Томазу мылить шею и тот после этого решит обратиться в милицию? Это вряд ли, конечно, но предосторожность не помешает.

Полупустой троллейбус мчался на удивление быстро, недлинным оказался и путь от остановки до нужного дома. У второго подъезда стоял уже знакомый «Опель».

Дверь на одиннадцатом этаже открыла женщина с махровым полотенцем, накрученным на голову. От нее пахло шампунем: видно, она только что вышла из ванны.

— Я к Томазу, — сказал Женька, — поймав ее удивленный взгляд.

— А вы договаривались о встрече?

— Нет, я хотел сделать для него своим приходом приятный сюрприз.

Он бесцеремонно переступил порог, вытесняя хозяйку внутрь квартиры.

— Но Томазик в ванной, приходите через час…

— В ванной? Там и посетит его нежданная радость. Небось он меня уже заждался, поэтому я без стука, уж не обессудьте.

Женька быстро сориентировался в планировке, безошибочно прошел по коридору к нужной двери и рванул ее так, что выломалась и заболталась на согнувшемся шурупе внутренняя щеколда.

В ванной белыми сугробами высилась пена. Эти белые сугробы подступали вплотную к темной глыбе с такими же темными выпученными от удивления глазами. Глыба была головой Томаза.

— Слушай, — на полном серьезе спросил Зырянов. — Как же ты тут умещаешься?

— Томаз, — сказала женщина, опасливо косясь на странного посетителя. — Я ничего не пойму, кто это? Я его сюда не пускала, он сам вошел.

— Томаз это понял. — Женька уселся на стиральную машину, стоявшую у стены. — А теперь, женщина, дай нам поговорить.