Сью Графтон - «О» - значит омут

В январе, когда Джону исполнилось семнадцать, он выпросил себе машину. Мона протестовала, но Лайонел единственный раз встал на его сторону. После шума и многочисленных дебатов, она наконец сдалась, может, потому что поняла, что иметь в своем распоряжении машину с водителем не так уж плохо.

Лайонел купил Джону подержаный «шевроле»-кабриолет. К тому времени три идеальные дочки Моны были записаны в ту же школу, которую Джон посещал с первого класса. Он натыкался на них в коридорах шесть или семь раз в день. Конечно, от отвозил их в школу и забирал оттуда. Он еще присматривал за ними, если Лайонел с Моной уходили куда-нибудь по вечерам. Если у него были другие планы, если он хоть как-нибудь сопротивлялся, Мона давала ему молчаливый отпор, убирала его из поля зрения, как будто он был невидим.

Она была достаточно умна, чтобы не посвящать в эти размолвки Лайонела. Если бы Джон рассказал об этом отцу, он бы посмеялся над ним, как слишком чувствительным и подозрительным. Он бы рассказал все Моне и она бы удвоила наказание.

Лайонел был бы дураком, если бы не замечал разлитый в воздухе холод, но поскольку ни Мона ни Джон ничего не говорили, он был рад игнорировать проблему.

Однажды в субботу днем Мона повела девочек по магазинам, и Лайонел постучался в дверь Джона. Джон крикнул: — Открыто! — и Лайонел поднялся по лестнице.

Он оглядел место, которое было холодным и голым, как тюремная камера.

— Ну, похоже, ты устроился. Очень мило. Все в порядке?

— Конечно.

Джон знал, что его две комнаты не имеют ни характера, ни комфорта, но не хотел давать отцу причин для маневра.

— Здесь достаточно тепло?

— Вполне. У меня здесь нет горячей воды. Пять минут капает комнатной температуры, потом и она кончается.

— Да, это плохо. Рад, что ты сказал. Я попрошу Мону об этом позаботиться.

Джон подозревал, что дал возможность отцу заговорить о Моне. Теперь он мог продолжать без его помощи.

— Не возражаешь, если я сяду?

Джон убрал со стула кучу грязной одежды, так что отец мог сесть. Лайонел пустился в долгие бессвязные рассуждения о новой соединенной семье. Он признавал, что иногда возникало напряжение между Моной и Джоном, но она очень старается, и Лайонел считает, что будет только честным, если Джон встретит ее на полпути.

Джон уставился на отца, ошеломленный масштабом его заблуждения. Конечно, он защищал ее. Конечно, она и Лайонел были союзниками. Джону неоткуда было ждать помощи.

Фактически, отец объявлял, что теперь Джон полностью в ее руках. Ее прихоти, ее острый язык, ее сверхъестественная способность поворачивать все к своей выгоде: на все это она получала благословение Лайонела. Джон не мог поверить, что отец не видит, что происходит.

— Ну, папа, — сказал он осторожно, — не хочу быть бестактным, но, по-моему, она просто чудовище.

Лайонел дернулся, словно ему дали пощечину.

— Конечно, сын, ты имеешь право иметь свое мнение, но, надеюсь, ты будешь держать его при себе. Я был бы рад, если бы ты попробовал наладить с ней отношения, хотя бы ради меня.

— Ради тебя? Как ты это себе представляешь?

Лайонел покачал головой и продолжал терпеливым тоном:

— Я знаю, что приспособиться нелегко. Она никогда не заменит тебе мать. Она не просит этого, и я тоже. Ты должен поверить мне: она заботливый человек, просто изумительная, когда ты узнаешь ее получше. А пока я ожидаю, что ты будешь относиться к ней с уважением, которого она заслуживает.

Каким-то образом, у Джона в голове застряло слово «изумительная». Мона была врагом, но он видел, как бесполезно было бороться с ней лицом к лицу. После этого он прозвал ее Изумительная Мона, конечно, за глаза, и не в присутствии отца.

В первое Рождество, которое новобрачные провели вместе, Изумительная Мона соблазнила Лайонела сыграть Санта Клауса в Академии Климпинг на благотворительном вечере, и после этого каждый год он надевал белый парик, усы и бороду и влезал в красный бархатный костюм, отделанный белым мехом. Даже его сапоги были фальшивыми.

По мнению Джона, фотография, которая точно отображала их отношения, это та, что Мона вставила в серебряную рамочку и выставила на пианино в гостиной. На ней Мона, наряженная в вечернее платье с глубоким декольте от Сен-Лорана, соблазнительно устроилась на коленях Санта Клауса. В то время как она сияла в камеру, индивидуальность Лайонела была стерта. Ей действительно удалось собрать больше ста тысяч долларов для школы, и за это она получила широкую признательность.

Джон с горечью излил душу по телефону брату.

— Она — полная стерва. Она тиран. Я говорю тебе. Она долбаная нарциссистка.

Грант отвечал:

— Да ладно тебе. Ты уедешь из дома через год-два, так что тебе до этого?

— Она думает, что может руководить моей жизнью, а папа ей все разрешает. Он полностью у нее под каблуком.

— Ну и что? Это его дело, не твое.

— Блин, тебе легко говорить. Я бы посмотрел, как бы ты выжил с ней под одной крышей.

Устав от темы, Грант сказал:

— Просто потерпи немножко. Закончишь школу, приезжай жить со мной.

— Я не хочу уезжать от своих друзей!

— Это лучшее, что я могу предложить. Держись, чувак.

Джон открыл новый способ проводить время. Он начал забираться в разные дома в Хортон Рэвин, где, как он знал, никого не было. Обслуживая игроков гольф-клуба, он собирал всю информацию относительно их планов путешествовать. Они говорили между собой о предстоящих круизах и турах в Европу, увеселительных поездках в Сан-Франциско, Чикаго и Нью-Йорк. Это была форма хвастовства, хотя все подавалось как обсуждение курсов валют, цен на билеты и отели. Лайонел и Мона общались со всеми, так что Джону всего лишь нужно было найти нужный адрес у Моны в записной книжке. Он ждал, пока семья уезжала, и находил способ забраться внутрь. Если были разговоры об охранной системе или стороже, Джон избегал таких домов. Люди были беззаботными в том, что касалось запоров.

Джон находил незапертые окна и двери в подвал. Если не находил, то разыскивал ключи, спрятанные под цветочными горшками и декоративными камнями в саду.

Оказавшись внутри, он обходил весь дом, заглядывая в стенные шкафы и гардеробы. Кабинеты были богатыми источниками информации. Он проявлял любопытство к женскому белью, духам и предметам гигиены. Он ничего не воровал. Смысл был не в этом. Незаконное проникновение в чужие дома приносило ему временное облегчение. Высокий уровень страха смывал стресс, под действием которого он все время находился, и равновесие восстанавливалось.

Посреди учебного года он начал прогуливать уроки в Климпе, сначала редко, потом чаще. Неудивительно, что его успеваемость резко упала. Его тайно забавляло все это перешептывание за его спиной. Проходили конференции в школе и конференции дома.