Сью Графтон - «О» - значит омут

Он немного подумал и, кажется, принял решение.

— Почему бы вам не войти? Я обычно хорошо запоминаю животных, но не помню остального. Сколько лет назад это было?

— Двадцать один.

— О, боже.

Он отступил назад, и я переступила через порог в фойе, выложенное плиткой. Уолтер закрыл за мной дверь и повел по коридору в заднюю часть дома. Я заметила спальню справа и уставленный книгами кабинет слева. В конце коридора располагалась большая комната с кухонькой с одной стороны и чем-то вроде гостиной — с другой. Маленький обеденный стол с двумя стульями стоял у большого окна, которое выходило на широкий газон.

Везде царил порядок. Не было никаких признаков миссис Макнэлли. Не знаю, почему женщины жалуются на недостаток одиноких мужчин в этом мире.

Уолтер уселся в большое кресло, а я — на диван. Он положил руки на колени и попросил:

— Расскажите подробнее, что вам нужно. Я не совсем понимаю, как могу помочь.

— Дело было так. Летом 1967 года человек привез этого пса в ваш офис. Это была волко-собака по кличке Улф. Мне рассказали, что вы дали ему снотворное и сделали рентген, который показал остеосаркому. Вы порекомендовали усыпить его.

Уолтер кивнул.

— Я помню. Молодой пес, четыре или пять лет.

— Правда? Вы помните его?

— Я бы не смог назвать его имя, но я помню животное, о котором вы говорите. Это была единственная волко-собака, с которой я имел дело. В эти дни вы можете встретить эту помесь чаще, но тогда это была редкость. Насколько я помню, хозяин обзвонил много ветеринаров, и никто не соглашался посмотреть его. Красивый зверь, совершенно великолепный. В нем было столько от волка, что казалось, он только что вышел из леса.

У него были приступы хромоты, которые делались все хуже. Я подумал об остеосаркоме, когда хозяин упомянул о сильной чувствительности сустава. Рентген подтвердил мои подозрения. Опухоль такого рода переходит в другие кости. Я обнаружил, что она распространилась в кости изнутри наружу и причиняла мучительную боль. На снимках это выглядело, как будто кость была вся изъедена. Собаку нельзя было спасти.

Я знаю, что хозяин расстроился, но я дал ему лучший совет, и это было — уберечь животное от дальнейших мучений.

— Хозяина зовут П.Ф. Санчес. Собака принадлежала его погибшему сыну.

— Понимаю. Это печальная ситуация, когда несчастье наслаивается на несчастье. И так тяжело усыпить животное, независимо от обстоятельств, но когда собака принадлежала ребенку, которого вы потеряли…

Он оставил фразу неоконченной.

— Что происходило с собакой, после того, как ее усыпили?

— Окружная служба контроля за животными забирала останки и ликвидировала их. Мы клали тело в мешок и оставляли в сарайчике на заднем дворе. Это было деревянное сооружение, которое можно было открыть изнутри и снаружи. Не знаю, что делают в эти дни. Думаю, что после недавнего урезания бюджета, округ прекратил обслуживание, и теперь каждый ветеринар должен привозить останки сам. Какой бы ни была процедура, трупы животных сжигают. Это сохранилось. Я бы думал, что такая судьба была у Улфа, пока вы не рассказали, что дело было не так.

— Служба приезжала ежедневно?

Уолтер помотал головой.

— Мы вызывали их, когда надо было забрать тело, и они приезжали в конце дня.

— Была ли у вас когда-нибудь причина захоронить останки самому?

— Нет. Я понимаю желание похоронить своего любимца во дворе, но я не стал бы брать это на себя. Животное не было моим.

— Вы бы знали, если бы округ вел записи о заборе останков?

— На это не было бы причин. У нас была форма, которую подписывал хозяин, давая разрешение на эвтаназию. Иногда владелец просил нас вернуть ему прах, иногда, нет.

Не могу вообразить, почему это может стать предметом спора.

— Нет-нет, никакого спора. Санчес сказал мне, что дал вам разрешение по телефону.

— Я этого не помню, но звучит правильно.

— Как насчет ваших записей?

— Их больше нет. Когда я вышел на пенсию, то отдал некоторые папки, по требованию, другим ветеринарам, а остальные хранил. Через десять лет я пригласил компанию по измельчению документов. Может, в этом не было необходимости, но мне не нравилась идея, что личная информация попадет на помойку.

— Можете ли вы подумать о любой причине, по которой Улфа не забрали и не кремировали?

Какие-нибудь особые обстоятельства?

Макнэлли снова помотал головой.

— Это был протокол.

— Большинство людей сохраняли прах?

— Некоторые да, некоторые — нет. Почему вы спрашиваете?

— Мне просто любопытно. У меня никогда не было собак и кошек, и я понятия не имею, как делаются такие вещи.

— Люди привязываются. Иногда кошка или собака значат для тебя больше, чем собственная плоть и кровь.

— Понимаю. Ну, я отняла у вас достаточно времени.

Я открыла сумку и достала свою визитку, прежде чем подняться на ноги.

— Я оставлю это вам, на случай, если вы вспомните что-нибудь еще.

Он встал и проводил меня до двери.

— Извините, что не смог помочь больше.

— Вы дали мне больше, чем я ожидала. Печально, но думаю, мне придется с этим жить.

— Что стоит на кону? Вы должны задать себе этот вопрос.

— Пока не знаю. Может быть, ничего.

— Не допускайте, чтобы это лишило вас сна. Это вредно для здоровья.

— Как насчет вас? Вам хорошо спится?

Он улыбнулся.

— Да. Я был благославлен. У меня была чудесная семья и работа, которую я любил.

У меня прекрасное здоровье, и я сохранил все свои способности, насколько мне известно, — добавил он саркастически. — Я сумел отложить достаточно денег, чтобы наслаждаться своим старческим слабоумием, так что сейчас главное — оставаться активным. Некоторые люди не настолько удачливы.

— Да, вам повезло.

— Это точно.

Садясь в машину, я думала о том, насколько удачливым он себя чувствовал, когда узнал, в какую историю попал его сын Уокер. Если его и проинформировали, он не показывал никакого вида.

Возвращаясь в офис, я еще раз заехала к Кошачьей клинике Мид-Сити, на этот раз свернув в аллею позади. Название каждого учреждения было написано на задней двери, так что легко было заметить деревянную пристройку, о которой говорил доктор Макнэлли. Я припарковалась и вышла из машины, чтобы посмотреть поближе. Сооружение было меньше, чем используют в домах для мусорных баков, и пристроено к стене, справа от двери. Деревянная конструкция была простой, с обычным металлическим крюком, который входил в маленькую петлю. Не было заметно больше никаких запирающих механизмов, и вряд ли они когда-нибудь были. Не было даже следов от колец, куда мог быть подвешен замок. Я потянула за деревянную ручку, и дверь бесшумно открылась. Не считая сухих листьев и паутины, внутри было совершенно пусто, и непохоже, чтобы помещением пользовались.