Рэй Брэдбери - Смерть – дело одинокое

– Генри?

Я сделал шаг внутрь. Маленькая квартирка была аккуратно прибрана. Она поражала чистотой и порядком: каждая вещь на своем месте, все начищено. Но в комнате никого не было.

– Генри?

На полу лежала его трость, рядом темный шнур – черный шпагат с завязанными на нем узелками.

Шнур и трость казались брошенными как попало, будто Генри обронил эти вещи в драке или забыл их, когда убегал…

Но куда?

– Генри?

Я поднял шнур и стал разглядывать узелки. Сперва два подряд, потом пропуск, еще три узелка, опять пропуск, потом узелки шли группами по три, по шесть, по четыре и по девять.

– Генри! – крикнул я громко.

И побежал стучаться к миссис Гутьеррес.

Она открыла дверь, увидела меня и разрыдалась. Глядела на мое лицо, а слезы так и катились по ее щекам. Протянув пахнущую маисовыми лепешками руку, она погладила меня по лицу.

– О бедный, бедный! Входи, ox, ox! Бедный! Садись, садись. Есть хочешь? Сейчас принесу. Нет, садись, садись. А кофе хочешь? Да? – Она принесла мне кофе и вытерла глаза.

– Бедная Фанни! Бедный Чокнутый! Что?

Я развернул газету и, держа перед ее глазами, показал объявление.

– Не читаю inglese , – попятилась она.

– И не надо! – сказал я. – Не помните? Фанни не приходила к вам звонить с этой газетой?

– Нет, нет! – И тут же краска залила ее лицо – она вспомнила! – Estupido! [153] Si! Приходила! А куда звонила, не знаю!

– Она долго говорила, много?

– Долго. – Миссис Гутьеррес приходилось переводить в уме каждое мое слово, но вот она энергично затрясла головой. – Si! Долго. Долго смеялся. Она так смеялся и говорил, говорил и смеялся!

«Смеялась, приглашая к себе Ночь, Бесконечность и Вечность», – подумал я.

– И держала в руках эту газету?

Миссис Гутьеррес повертела газету, словно это была китайская головоломка.

– Может, si, может, no . Эту ли, другую ли? Не знаю. А Фанни теперь у Бога.

Чувствуя, что потяжелел втрое, я повернулся и, держа в руке сложенную газету, прислонился к двери.

– Хотел бы и я там оказаться, – сказал я. – Можно от вас позвонить?

По наитию я не стал набирать номер «Зеленой зависти», указанный в объявлении. Я подсчитал узелки, завязанные Генри на шнурке, и набрал получившийся номер.

– Издательство «Янус», – ответил гнусавый голос. – «Зеленая зависть». Не вешайте трубку.

Аппарат уронили на пол. Я услышал, как тяжелые шаги прошаркали по сугробам скомканных бумаг.

– Сработало! – заорал я, испугав бедную миссис Гутьеррес, она даже отшатнулась от меня. – Номер совпал! – прокричал я выпуску «Зеленой зависти», который держал в руке.

Для чего-то Генри узелками обозначил на своем памятном шнурке номер издательства «Янус».

– Алло, алло! – звал я трубку.

Но слышно было только, что в далекой редакции «Зеленой зависти» дико визжит какой-то маньяк, прикованный рехнувшимися, бешено бренчащими гитаристами к электрическому стулу. А два гиппопотама с носорогом, отплясывая в сортире фанданго, пытаются заглушить их музыку. В этом бедламе кто-то упорно стучал на машинке. А кто-то наигрывал на гармошке под барабан.

Подождав минуты четыре, я грохнул трубку на рычаг и в неистовстве ринулся к дверям.

– Мистер, – закричала миссис Гутьеррес, – почему так волнуешься?

– Почему, почему! Заволнуешься тут! – надрывался я. – Кто-то бросает трубку и больше не подходит к телефону, а у меня нет денег, чтобы добраться до этой сволочной редакции, она где-то в Голливуде, и звонить снова нет смысла – трубка-то снята, а время поджимает, и еще Генри пропал! Неужели он умер, черт побери?

«Не умер, – должна была сказать миссис Гутьеррес, – просто спит».

Но она ничего не сказала, и я, мысленно поблагодарив ее за это, вынесся вихрем в холл, не зная, куда бежать. Даже на то, чтобы доехать до Голливуда на несчастном красном трамвае, денег у меня не было. Я…

– Генри! – крикнул я в лестничный пролет.

– Да? – отозвался голос.

Я повернулся как ужаленный и вскрикнул. Передо мной была темнота.

– Генри! Это…

– Я, – сказал Генри и выступил в едва заметное пятно света. – Уж если Генри решил спрятаться, так он спрячется как следует, его никто не найдет. Этот мистер Подмышки опять был здесь. Думаю, он знает, что мы знаем обо всей этой каше. Я услышал, как он крадется по крыльцу под моим окном. Все бросил как попало и сбежал. Ты нашел, что я бросил?

– Да. Трость и шнур с узелками – догадался, что они означают номер телефона.

– Хочешь, расскажу про эти узелки и этот номер?

– Хочу, конечно.

– За день до того, как Фанни ушла от нас навсегда, услышал я, как в коридоре кто-то плачет. Она стояла у моей двери. Я открыл – пусть, думаю, вся эта печаль ко мне войдет. Нечасто я встречал ее наверху, она же не могла подниматься, для нее это смерть была! «Я не должна была этого делать!» – плачет она. «Я сама во всем виновата», – только и повторяет. «Вот, Генри, возьми это барахло и побереги его, – говорит. – Какая же я дура». И сует мне старые пластинки и какие-то газеты. «Это очень важно», – говорит. Ну а я подумал: «Что за черт?» Но поблагодарил, все взял, а она так и пошла к себе вниз, плачет в голос и твердит: «Какая я дура». Эти газеты и пластинки я сунул куда-то и думать о них забыл. А вот когда Фанни отпели, похоронили и в землю зарыли, я раз утром наткнулся рукой на эти паршивые бумаги и думаю: «Что это еще такое?» Позвал миссис Гутьеррес и спрашиваю ее по-английски и по-мексикански: «Что это?» Она эти газеты просмотрела и увидела, что в пяти разных номерах одни и те же слова обведены чернилами. И номер телефонный всюду указан одинаковый. Ну я и начал гадать, с чего бы это Фанни так горько плакала и что это за номер, вот и завязал узелки. А потом позвонил. Ты звонил?

– Да, Генри, – подтвердил я. – Я нашел одну такую газету у Фанни в квартире. Что же ты мне раньше про них не говорил?

– А зачем? Я думал, это глупость какая-то. Дамские штучки. А ты-то прочел газету? Мне миссис Гутьеррес прочитала, плохо, но прочла вслух. Я только смеялся. «Боже, – думал я, – ну и чушь собачья!» Только теперь я думаю по-другому. Кто-то прочел этот бред и клюнул?

– Фанни клюнула, – с трудом выговорил я.

– Ну а скажи мне, когда ты набрал этот чертов номер, какой-то сукин сын снял трубку, ответил, собрался кого-то позвать и больше не вернулся?

– Все точно так, тот же сукин сын, – сказал я.

Генри начал подталкивать меня к открытой двери своей комнаты, будто я тоже был слепой. Я не протестовал.

– Как же у них дела идут в этой газете? – подивился он.

Мы уже приблизились к его двери.

– Думаю, когда тебе на все наплевать, – сказал я, – деньги к тебе сами плывут.

– Точно! Со мной всегда была одна беда – мне до всего есть дело. Вот ко мне деньги и не плыли. Ну и не надо! У меня и так наличных денег полно…