Росс Томас - Если не сможешь быть умничкой

Я упал на руки и колени. Глупыш слегка коснулся моей левой ноги. Я взглянул вверх. На лице Дейна играла слабая улыбка. Пистолет был нацелен мне в голову. Я уперся глазами в ствол и тут понял, что всей силы моего огромного желания жить недостаточно, и я просто абсолютно ничего не могу сделать.

И тогда раздался низкий и жесткий окрик. Прозвучало:

— Дейн, полиция! Не двигаться!

Дейн не послушал совета. Он резко развернулся и успел сделать один выстрел до того, как первая пуля схватила его где-то в районе живота, а вторая почти снесла правую часть лица. Но и тут он не выронил пистолет. Он упал на колени и посмотрел вверх на лестницу. Он попытался поднять пистолет, и тут же третий выстрел со ступенек поразил его в горло, точно поверх красно-синего галстука-бабочки. Он свалился на левый бок и остался лежать без движения.

Лейтенант Синкфилд медленно спускался по лестнице, за ним следовал его партнер, Джек Проктор. В руке у Синкфилда все еще был пистолет. Как и у Проктора. На лице у Синкфилда читалось отвращение.

— Проклятье, он так и не представил признания по всей форме! — сказал он.

— А вот и представил, — сказал я.

— Какое?

— Он признал, что собирался убить меня.

Синкфилд подошел к охраннику, стоящему на страже Уотергейта, со словами:

— Мы идем наверх к сенатору Эймсу, и нам вроде как совсем ни к чему, чтоб об этом знали.

Охранник кивнул.

— Понял, лейтенант, — сказал он. — Все понял.

В лифте Синкфилд проворчал:

— Я знал, что делаю ошибку, когда брал тебя вместо Проктора.

— Так она ж твоя подруга, — сказал я.

— И совсем не нужно трещать об этом в присутствии Проктора.

— Ну не знаю, — сказал я. — По-моему, от этого он только больше будет тобой восхищаться.

— Слушай, тебе совершенно не обязательно об этом трезвонить, хорошо?

— Пожалуй, да.

Мы оставили Проктора позаботиться о теле Артура Дейна. Отбыли как раз в тот момент, когда к дому уже подъезжали, завывая сиренами, две полицейские машины, внося, таким образом, очередную толику разнообразия в вялое благолепие соседской жизни. Проктор, видимо, хотел последовать с нами, но не стал возражать. Он только ухмыльнулся, глядя на Синкфилда, и сказал:

— Знаешь, в этот раз тебе, пожалуй, лучше бы держать его застегнутым в штанах, Дейв.

— Угм… — сказал Синкфилд. — Пожалуй, что и лучше.

По пути от моего дома до Уотергейта Синкфилд спросил:

— Знаешь что?

— Что?

— Я вот все думаю, кто на кого первым вышел?

— Она на Дейна, — сказал я.

— Откуда ты знаешь?

— Ниоткуда. То есть я не смогу это доказать, но знаю.

— Точно так же, как ты знал, что именно Дейн был ее сообщником?

— Должен же был кто-нибудь.

— И все-таки, как же ты о нем догадался? Что он такого сделал, какие раскидал вокруг тебя жирные большие улики?

— Он слишком хитер для этого, — сказал я. — Единственная зацепка, которую он нам оставил — это его собственная глубокие познания и навыки. Кто бы мог, ради того чтоб меня ухайдакать, оперативно нанять в Лос-Анджелесе киллера? Дейн мог. Кто обладал соответствующими познаниями, чтобы снарядить взрывающийся атташе-кейс? Дейн обладал. Кто мог бы со знанием дела так обставить двойное убийство, чтобы оно выглядело как «убийство и самоубийство»? Опять-таки Дейн. Ты, кстати, общался с шерифом из округа Талбот?

— Этим утром, — сказал Синкфилд. — Он сказал, что все тесты прошли великолепно — ну, настолько, насколько они вообще такими бывают. Сказал, что близок к квалификации данного случая как «убийство-самоубийство». Ну я-то с ним говорил уже после разговора с тобой, так что попросил его не спешить с выводами.

— А мне интересно, что Дейн собирался делать дальше? — сказал я.

— Ты имеешь в виду, до или после того, как они бы избавились от сенатора?

— По-твоему, он был следующий в очереди?

Синкфилд кивнул.

— А куда б он делся?

— Возможно, Дейн действовал наудачу, — сказал я. — А может быть, он и не собирался получать свой кусок, пока все двадцать миллионов не попадут им в лапы.

— Что-то говорит мне, что мы никогда не будем знать этого наверняка, — сказал Синкфилд. — А от нее, гори она в аду, по доброй воле ничего не получишь.

— Как же тогда тебе удалось затащить ее в постель? — сказал я. — То есть мне просто интересно.

Синкфилд оторвался от дороги ради того, чтобы весьма долго смотреть на меня соболезнующим взглядом.

— Слушай, ты вообще в состоянии когда-нибудь оценить меня по достоинству? — сказал он.

— Ну, знаешь… Я уже оценил тебя по достоинству.

— А ее ты в состоянии оценить по достоинству?

— О, это я тоже давно уже сделал.

— Ну! И кто ж кого в таком случае затащил в постель?!

Он закурил новую сигарету от окурка старой и окурок выкинул в окно.

— Теперь я мог бы тебе сообщить, что вошел, черт, в ее лоно с целью войти к ней в доверие и совершить прорыв в уголовном деле, что мне и удалось, ведь так? То есть вполне мог бы.

— Мог-мог, кто ж спорит.

— Но ты мне не поверишь.

— Нет, пожалуй, не поверю.

— Я тебя не виню, — сказал он. — И вот тебе настоящая причина. Настоящая причина, из-за чего я стал ее трахать, — то, что она мне это позволила, и я знал, что у меня больше никогда не будет возможности оттрахать ничего даже отдаленно похожего, доживи я хоть до ста лет. А если б ты видел мою жену, ты бы, может быть, понял, о чем я толкую.

— А ведь, знаешь, девица Мизелль это использует, — сказал я.

— Как она сможет это использовать?

— На суде.

Синкфилд одарил меня еще одним соболезнующим взглядом.

— Ты что ж, на самом деле думаешь, что это дело дойдет до суда? Правда?

— А ты нет?

Он покачал головой.

— Нет, даже через миллион лет, — сказал он.

Конни Мизелль впустила нас в квартиру. Она открыла дверь, улыбнулась Синкфилду, кивнула мне, и затем пригласила нас следовать за ней в гостиную.

— Сенатор совершенно разбит известием о своей жене, — сказала она. — Это для него настоящий удар.

— Когда состоятся похороны? — спросил я.

— Завтра. Но все будет абсолютно приватно.

— Было бы лучше, если бы вы пригласили его сюда, — сказал Синкфилд.

— Но он ужасно расстроен.

— Он, пожалуй, расстроится еще больше, когда услышит то, что я намереваюсь сообщить.

На Конни Мизелль был черный свитер и черные обтягивающие брюки, возможно, в знак скорби по умершей жене сенатора. В черном она смотрелась сексуально. Хотя сексуально она смотрелась в любом цвете. По мне, Конни Мизелль была сексуальным объектом — абсолютно законченным, до предела совершенным сексуальным объектом. Мне она не нравилась, ее разум беспокоил меня — потому что был умнее моего — но я мог понять чувства Синкфилда по отношению к ней. Мог понять и испытывал ревность.