Григорий Шепелев - Последняя шутка Наполеона

– Да мы сами ему всё сделаем.

Дверь, войдя, заперли. От чугунной печки, обложенной кирпичами, шёл сильный жар. Бак с водой был тёплым. Включив в предбаннике свет, девочки разделись, ни капельки не стесняясь мальчика, и, прошлёпав к кранам, тщательно отстирали Танькины вещи. Димка, раздев лишь свою гитару, играл в предбаннике. Когда Танька с джинсами и трусами вышла и начала раскладывать их на печке, привстав на цыпочки, он скосил на неё глаза.

– Немедленно отвернись! – вскричала она, почувствовав его взгляд на своей спине и не только, – что за наглёж? Сударыни, он таращится!

– Пусть таращится, – донеслось из зала, – главное, чтоб не трогал. Если попробует прикоснуться, будет немедленно сам раздет догола!

Димка не посмел прикоснуться. Он ограничился тем, что взял с пола прутик от веника и нашёл ему очень эротичное применение. Танька взвизгнула и опять пожаловалась подругам. Те ей ответили, что руками трогать нельзя, а прутиком можно. Вдруг они вышли и попросили Димку сыграть и спеть что-нибудь весёлое, например – «Стюардессу по имени Жанна». Димка не усмотрел причин отказать. Молотя аккорды, он пел дурацкую песенку и смотрел на трёх голых девок, которые перед ним плясали и подпевали, громко визжа от глупой девчачьей радости. А потом они пошли мыться, его с собою не взяв. Он очень обиделся.

– Сиди там! – крикнули из зала, – у нас – интимное дело.

– Вы лесбиянки, что ли?

– Заткнись! Сиди и играй что-нибудь печальное.

Димка начал играть «Последнюю тремолу». Три подруги, впрочем, печали не поддались, плескались предельно весело. Что-то шёпотом обсуждали. Через пятнадцать минут вышли очень красные, прибалдевшие. Натянув трусы, уселись пить пиво. На Димку они внимания уже вовсе не обращали.

– Так почему же ты – не Раскольников? – обратилась Дашка с довольно странным вопросом к Рите. Та ей ответила:

– Потому, что он – идиот. Нельзя стать Наполеоном, убив старуху. Наполеон бы ограбил банк, а не бабку!

– А почему ты усматриваешь в нём принципы?

– Потому, что их видели современники. Его бюстик весь девятнадцатый век на каждом столе стоял – притом в той стране, с которой он вёл войну. Это говорит о чём-то?

– Реально, – сделав глоток, согласилась Танька, – бюстиков Гитлера ни на чьих столах я не видела.

– Гитлер – мразь. А Наполеон – достойный противник. С ним воевали цивилизованно.

– Тогда хватит ловить линя, – предложила Дашка, брезгливо дёрнув мокрым плечом, – иди на медведя.

– Ну, и пойду.

Вот уж это было для Димки, что называется, через край. Двумя быстрыми движениями убрав гитару в чехол, он встал.

– Извините, дамы. Я вас покину.

Три полуголые поглядели на него так, будто уж давно пора это было сделать.

– Вон, – проронила Танька, ставя пустую бутылку на пол, – незамедлительно!

– Прочь, – произнесла Рита, – сию минуту!

Дашка смолчала. Но её взгляд был красноречив. Когда Димка вышел, плотно прикрыв за собою дверь, она повторила:

– Хватит ловить линя! Иди на медведя.

– Ну, и пойду, – повторила Рита, – а где медведи здесь водятся?

– За рекой. Катька Ильичёва ходила туда за ягодами и слышала там, как они ревут.

– Но там – хвойный лес!

– Ну и что? Там полно малины, черники и ежевики. Медведи всё это любят.

Рита задумалась.

– Ты смотри там, не заблудись, – зевая, сказала Танька, – из того леса многие не вернулись. Дебри кошмарные! Ты про Выселки не слыхала?

– Про что?

– Про Выселки, – без большого желания продолжала Танька, перехватив взгляд Дашки, – деревня так называлась, которая в том лесу когда-то была. Её там давно уж нет. Кажется, с войны. А кладбище – есть. И те, кто на это кладбище набредают, обратно не возвращаются, потому что проклятое оно.

– Да ты бы заткнулась! – ни с того ни с сего психанула Дашка, – чего городишь? Какое на хрен там кладбище? Кто тебе про него наплёл?

Танька, помолчав, почесала пятку.

– Не помню я. Кто-то, вроде бы, говорил. Тётя Нюра, кажется. А ты, …, как будто и не слыхала! Чего дурачишься?

– Тётя Нюра! – передразнила дочь агронома, – у нас в деревне их пять, и все ненормальные!

– Ну, с Романовой Слободы которая! Мы ещё за вишней к ней лазили в том году.

Дашка разразилась таким неистовым хохотом, что в той самой Романовой слободе, которая примыкала к деревне со стороны оврага, разом залаяли все собаки.

– Вот оно что! Так ты, значит, самую ненормальную из них выбрала! И нашла кому всё это пересказать! Какое-то кладбище, черти, Выселки! Твою мать! Нужен ей медведь – пусть идёт. Чего ты её пугаешь?

– Да не пугаю я! Пусть идёт.

Рита одевалась. Дашка, следя за ней, тасовала колоду карт, а Танька курила. Дождик за окном стих. Собаки умолкли, и было слышно, как об пол шлёпается вода, капая из крана. Страшная заполночная темнота привалилась к окнам, как умирающая старуха. Ох, не хотелось Рите в её объятия! Но менять решение под влиянием идиотского страха значило объявить себя идиоткой.

– Вы до утра намерены здесь торчать? – спросила она, завязывая кроссовки. Дашка, сдавая карты, сказала:

– Да. Мы ещё здесь попаримся, поболтаем. А ты одна пойдёшь в лес?

– Со Сфинксом.

– Вот ты больная! – вскинула Танька бровь, – свинья-то тебе зачем?

– Мне свинья – для свинства.

– В смысле?

– Всё очень просто. Тебе свинья для свинства не требуется, мне – требуется.

Сказав так, Рита взглянула ещё раз пристально на подруг, уже занятых игрой, и вышла из бани.

Холод сырой и глубокой впадины, примыкавшей к реке, заставил её поёжиться. Темнота с глазами старухи даже не сочла нужным прикинуться безобидной. Но, прикрыв дверь, Рита подкралась к окошку – послушать, о чём картёжницы говорят. Те не осторожничали.

– Так я ещё и свинья, – послышался голос Таньки, – нормально!

– А что тебя удивляет? – спросила Дашка.

– Я ведь её отговаривала, хоть ты мне мешала! Но, почему-то, в итоге – я свинья, а не ты.

– Да обо мне просто не зашла речь! У неё есть цель. Все те, кто считает эту цель странной – свиньи.

– Так значит, Сфинкс один – не свинья? – воскликнула Танька. Дашка охотно с ней согласилась. Обе заржали. Стараясь не шелестеть травой, Рита отошла от окошка и, ощутив под ногами утоптанную тропинку, почти бегом устремилась вверх, к огонькам села.

Августовские ночи много дольше июньских, особенно на четвёртой неделе. Прикинув, что до зари ещё часа два, а то и два с половиной, а то и больше, Рита решила её не ждать. Вернувшись домой через боковую калитку и чёрный ход, она обыскала нижнюю комнату. Целью этих исканий был офицерский парадный кортик Ивана Яковлевича. Рите казалось, что она видела его то ли на антресолях шкафа, то ли в столе. Поиски успехом не увенчались. Видимо, кортик всё-таки лежал в горнице наверху, где как раз и был основной, можно сказать, склад всякой всячины. Но ту комнату обыскать возможности не было. В ней спал дед. Пришлось удовольствоваться складным походным ножом. Своими размерами он не сильно уступал кортику, и убить им медведя при некотором везении было очень даже возможно. Рита, хоть линь ей не попадался, всё же считала себя везучей. Положив нож в карман, она вышла в сад, прокралась к забору и перелезла через него на домовладение тёти Маши.