Соколов Борисович - Ваши благородия, господа вандалы

–Плеткой ее и шпоры, чтоб не баловала и голову свернуть ей в ту сторону, куда бежать должна.

– Уже не помню, какое отдала распоряжение дворовой девке, но знаю, что она его не выполнила – вот я скалкой и надавала этой девке по голове ее тупой, но она никак не отреагировала. Тогда я взяла свечу и поднесла огонек к ее волосам, ну а те конечно вспыхнули, но видит Бог, я не хотела, чтобы она умерла, как-то случайно все вышло. В гневе я была.

–Конечно госпожа, когда вспылишь, то ненароком и убить можешь, по себе знаю. По мне, так сие не наказуемо должно быть, а напротив, по-моему, достойно понимания. Но ведь это не все?

–Девок своих, кои возмущаться начали смертью подруги своей, -продолжала Дарья, -Герасимову, Артамонову, Осипову и ее двенадцатилетнюю дочь Прасковью, велела конюху сечь розгами.

–Прошу, не волнуйтесь так, девки-рабыни не стоят того, испейте воды.

–После наказания они должны были вымыть полы, но эти дуры валились с ног и еще больше их запачкали, а попробуй кровь отмыть, конечно я осерчала пуще прежнего, схватила палку и отлупила их как следует. Осипова эта возьми и свались на ковер, а он у меня дорогой, персидский и с высоким ворсом. Я приказала ее вынести во двор, и чтобы она охолонула, велела раздеть и выставить на мороз. Так она мерзавка в платок укуталась, я так и не дозналась кто из крепостных ей этот платок вынес. Тут уж я не выдержала и вновь схватила палку, потом конюху приказала занести ее в сени и прислонить к углу. Я из горницы выхожу, а девка лежит на полу, померла стерва. Агафья, постельничная девка, давай голосить, да так громко, что у меня разболелась голова. Я ее схватила за волосы и ударила головой о стену. Жена конюха, что стояла рядом, попыталась меня остановить и все норовила схватить меня за руки. На мое спасение под рукой оказался утюг, вот я им и размозжила ей голову. День какой-то тогда выдался неблагополучный. Феодора, подруга жены конюха, бросилась к ней, а после так взглянула на меня, что я вынуждена была конюху приказать бить ее нещадно и до смерти. Нельзя крепостным так смотреть на свою хозяйку. Вы со мной согласны?

–Конечно госпожа, им только дай волю.

–Конюх ее хлещет, а она стонет, так ему жаль ее стало и мне пришлось его самого подгонять, ведь не старался выполнить свою работу, как должно, так я его палкой, палкой. Конюху-то ребра я поломала тогда со злости. Хочу у вас теперь спросить, а как попала сия жалоба к императору?

–Когда ваши крестьяне повезли хоронить всех убиенных вами в тот день, то на грудь одной крепостной, не помню уж как ее зовут, положили сверток, а он возьми, да и заори дорогой. Ребенок это был, а жандарм, что по случаю своей службы проходил мимо этой телеги, услышал и остановил крестьян, мало ли, дорога на кладбище ведет, а у них ребенок приготовлен, может хотят живьем захоронить, кто ж их знает. Пока разбирались, что да как, ребенок и орать перестал, а когда развернули, он уж мертвый оказался. Офицер забрал всех крестьян в холодную, допросил их честь по чести и составил жалобу в сенат. Однако не беспокойтесь, господа сенаторы, нужно сказать, заколебались были выносить осуждающий вас вердикт, не хотят они огласки, да и поведение ваше вполне объяснимо на мой взгляд. А вот среди дворян разные люди встречаются, разговоры ведут недостойные образованных русских людей, желают, дурь наша российская, крепостное право отменить.

–Так, а как же иначе в России править? Неужели придумали, как без крепостных жить можно?

–Вот и я думаю, что никак иначе жить невозможно. Офицеру жандармскому пришлось к жалобе своей приложить отпечатки пальцев ваших крестьян, которые и предстали перед светлые очи сенаторов. Господа сенаторы вынесли решение: за убийство невинного младенца выпороть крестьян госпожи Салтыковой, допустивших эту смерть. Скажите, ваши крестьяне и раньше ходили в столицу в надежде подать на вас жалобу?

–Да, были случаи побега из-под кнута.

–В столице мы вынуждены были их вылавливать, бить кнутом и возвращать вам, так?

–Так.

–Теперь же произошло непредвиденное, крестьяне ваши умерли от побоев, и мы их вам вернуть не сможем.

–Так меня сюда вызвали, чтобы извиниться за причиненный мне ущерб?

–Не совсем, видите ли, пошли разговоры о бесчинствах помещиков и эти разговоры приобрели, я бы сказал, не желательный размах среди дворян, свободного люда, подлых людишек и крепостных. Смута назревает, а ваша история приобрела, уж очень не вовремя, большую известность. Император приказал наказать вас и процесс над вами должен предостеречь владельцев крепостных и подвести их к более гуманному отношению к своим крестьянам, то есть их величество предлагает относится к своей собственности более бережливо. Ведь, если верить жалобе, то в тот день вы убили семь десятков крепостных.

–И что? Это ведь моя собственность и меня же, за желание соблюсти законы страны, поддержать порядок и не дать этим скотам взбунтоваться, еще и осуждают?

–Ни в коей мере, что вы, Господь с вами. Все уважаемые дворяне, герои отечества, проливающие свою кровь в прошедшей войне, да и сам император…

–Я состою в близком родстве с князьями Нарышкиными, Голицыными и Маковскими, неужели император меня осуждает, да за что?

–Ознакомьтесь, что подписал император, прочитав докладную записку по вашему делу.

–Указ: «…которые люди и крестьяне в должном у помещиков или у дворян повиновении не останутся и недозволенные на господ своих челобитные подавать вздумают, а наипаче попытаются в его императорские собственные руки подавать отважатся, то как челобитчики, так и сочинители наказаны будут кнутом и будут ссылаться на вечную работу в каторгу. Утверждаю права помещиков и дворян на крестьян крепостных, как на частную собственность и даю защиту им законодательно от возможных протестов и неповиновения. А в случае бунта приказываю использовать военную силу, войскам пресекать бунты по первому требованию будь то помещик или дворянин…».

–Я хочу спросить, а будет ли мне компенсация за принесенный ущерб?

–Какая компенсация сударыня и от кого, позвольте спросить, вы ожидаете компенсации?

–Ведь я пострадала материально и потеряла работников не только тех, которых сама забила, но и тех, которые померли от полицейских плетей.

–Государь защищает вас сударыня от бунта и неповиновения ваших же крестьян, также император дает вам защиту от осуждения общества, но позвольте обратить ваше внимание, что в указе ни о какой компенсации не говорится вовсе. Не правда ли…?

Наступившее молчание вызвало у Дарьи легкое призрение, вообще она никогда не теряла самообладания, когда разговаривала с многочисленными высокопоставленными чиновниками, хотя иногда ей, ой как хотелось вцепится в глаза какому ни будь молодому отпрыску Муравьевых, особенно, когда он, сморчок зеленый, начинал с ненавистью говорить о господах, что продают своих крепостных на ярмарках и площадях вместе с сеном, лошадьми и коровами…