Александр Лекаренко - Сумеречная зона

Собака подняла голову в темноте — и он это почувствовал. Собака открыла во тьму желтые глаза — и он это увидел. Он понюхал свои руки — они пахли медью, так было всегда перед опасностью.

За пределами стен из красного кирпича, над ржавыми балками, над драной крышей здания, торчавшего посреди заброшенной и загаженной промзоны, восходила луна, но внутри стоял глухой мрак, пронизанный беззвучным сигналом тревоги.

Он сконцентрировался во мраке и уловил движение на залитом лунным светом пространстве, загроможденном строениями с выбитыми стеклами, пустыми складами, грудами мусора и огрызками железнодорожных путей, ведущих в никуда.

Они снова пришли за ним, они приближались. Он бесшумно вскочил на ноги, собака почти беззвучно задрожала горлом рядом с ним.

Воронцов отдежурил сутки, отпатрулировал базар, провел нервотрепную ночь и уже вернул заслуженный стакан, собираясь идти домой, когда зазвонил телефон. и гнусный голос дежурного сообщил, что в промзоне очередное убийство. Деваться было некуда — промзона была его территорией, он злобно швырнул трубку на рогатые рычаги допотопного телефона и с папкой под мышкой угрюмо выполз из опорного пункта, вытолкнув перед собой взашей спавшую в коридоре малолетнюю прошмондовку, задержанную ночью.

После того, как он минут семь отнасиловал свою задрипанную «пятерку», пытаясь схватить искру, он уже завелся так, что когда подъехал к цеху № 11, сам был готов совершить убийство. Цех № 11 условно назывался «транспортным», на самом деле, это была развалюха, без окон и дверей, из которой последний транспорт вытащили тягачом на металлолом лет десять назад. Там уже топтались две тетки в телогрейках и теплых платках, несмотря на конец мая, — сторожихи, судя по ночной экипировке. Опергруппы еще не было, разумеется. Шавки, крутившиеся вокруг теток, визгливо залаяли, сторожихи с подозрением взглянули на его небритую физиономию, но быстро поняли, по глазам, что мент, и одновременно указали пальцами куда-то за руину.

— Там.

Когда он зашел за полуобвалившийся угол, ему стало понятно, почему женщины не пошли с ним и собак не пустили.

На земле лежала бритая голова с выпученными глазами и отчекрыженной чем-то тупым шеей. Тело сидело, привалившись к забрызганной кровью кирпичной стенке, с одной рукой, завернутой за спину, второй руки не было. Вторая рука лежала метрах в двух, он не сразу заметил ее, в довольно высокой уже траве и рядом с ней — ноги в армейских ботинках, торчащие из травы. Сонливость слетела с него, и злость ушла, сознание стало ясным, как после понюшки кокаину, он взял след и сделал осторожный шаг — все, кроме места происшествия, перестало существовать — он был прирожденным легавым и стойку на кровь делал инстинктивно.

За ботинками открылась куча внутренностей, лежащая между раздвинутых бедер, вспоротый живот, грудь и остриженный затылок — этому типу свернули голову за спину.

Третий труп лежал на куче битого кирпича вверх непригодным к опознанию лицом — оно выглядело так, как будто над ним потрудились собаки, ткань джинсов в паху была вырвана, вместе с половыми органами, половые органы отсутствовали. Все трое были одеты в черные джинсы и майки, выглядели спортивно и лет на 25–30, документов или предметов, способствующих идентификации личности, на них не оказалось.

Следов борьбы было полно — но кто с кем боролся? Все вокруг было истоптано и забрызгано кровью, но ни единого следа, пригодного к идентификации, Воронцов не отметил на забитой строительным мусором земле и орудий убийства не обнаружил.

Одной стороной промзона примыкала к бывшему спальному району, а ныне никогда не спящему и очень криминогенному месту, где бурный капитализм сочетался с постсоветской нищетой. Другой стороной она переходила в бывшие колхозные, а ныне, черт знает кому принадлежащие и почти не обработанные поля, из-за которых голодное село жадно смотрело на Огни Большого Города. Посередине находилось, никем не мерянное, количество гектаров сумеречной зоны, где могло произойти и постоянно происходило все, что угодно. Когда-то здесь была угольная шахта, самая глубокая в Европе, самая старая в регионе электростанция, построенная бельгийцами в 1905-м году, самый большой в Европе хлопчатобумажный комбинат и камвольно-прядильная фабрика. Теперь осталось несколько подозрительных складов посреди трущоб и несколько цехов, превращенных в крепости, где местные рабыни под присмотром угрюмых кавказцев шили трусы и майки с надписью «Адидас». Особая, криминальная препаскудность этого места состояла в том, что в щелях между территориями сдохших предприятий, застряли развалюшные поселки на пару десятков хибар каждый, где доживали свой век старожилы этих предприятий, давая приют своим безработным детям, пропившим квартиры, непутевым внукам и каждому, кто мог расплатиться за ночлег бутылкой водки.

Опросив сторожих, которые ничего не видели и ничего не слышали, а на трупы наткнулись случайно, привлеченные лаем собак, Воронцов понял, что раскрыть по горячим следам не удастся, остыл и сел у холодных трупов с сигаретой в руке. Ему было очевидно, что работы здесь — не меряно, что начинать надо с установления личностей убитых, что искать надо в городе, а не бороздя носом свалку, и что все это — дело завтрашнего дня, а сегодня надо дождаться опергруппу и свалить по-тихому спать, под предлогом отработки территории.

Он хорошо знал, что работает метод, а не класс, поэтому и был классным сыщиком. Он хорошо знал, что думать излишне, что в сыске работает принцип туннельного видения, поэтому и был успешен. Он умел идти последу, без экспромтов, не срезая ни единого угла — и почти всегда доставал лисицу в ее норе. Он хорошо знал, что гении не совершают убийств, что нет человека, способного выдержать профессиональный допрос, что не раскрываются только те убийства, которые не хотят раскрыть, поэтому и раскрывал те из них, которые считал нужным раскрывать. Самым профессиональным было не работать вообще. Если бы не свидетели, он бы, не задумываясь, скрыл трупы, чтобы через пару-тройку месяцев, пообщавшись, не гоня волну, с теми, кто мудро именовался агентурой, — блядьми, приблатненными и нарками, — предъявить своему начальству убийц вместе с подванивающими потерпевшими. Или предъявить только трупы, если будет розыскное дело по без вести пропавшим, а убийц не будет. Какое-то из дел оказывалось раскрытым в любом случае, а сыщик мог раскрывать карман для получения заслуженной конфетки. Воронцов нисколько не собирался натягивать эту мокруху на себя — в районном угрозыске была «убойная» группа, и он знал, что начальник распишет это дело на нее.