Микки Спиллейн - Змея

Мы отложили все до утра. Правда, Дисой хотел продолжить, но Цинтия шлепнула его по лбу.

Мы с Велдой поехали в отель и разошлись по комнатам. Я поцеловал ее и закрыл за ней дверь. Ей это не слишком понравилось, но мне нужно было работать. Я побрился, принял душ и, сев на кровать, начал рассматривать вырезки. Одну за другой я швырял их на пол, пока в руках не оказалось всего четыре штуки. Все остальные, которые покушались на жизнь Торренса, были мертвы или снова в тюрьме. Четверо были живы, трое на воле, а один заработал тридцать лет. Целая жизнь…

Тридцать лет. Ему было сорок два, когда вошел в тюрьму, и семьдесят два, когда вышел. Его звали Сони Монтлей и у него была сапожная мастерская где-то в пригороде.

Шерман Буфф — на него Торренс натравил весь свой арсенал юриста и он заработал большой срок. Он покушался на всех, включая судью, но особенно на Торренса.

Арнольд Гудвин, которому нравилось называться «мучеником». Сексуальное помешательство. Торренс вел его дело от начала до конца — до приговора. Потом он бежал из тюрьмы. Местопребывание неизвестно.

Николас Бекхауз, убийца. Ранил полицейского при побеге из тюрьмы. Второго убил. Торренс дал ему большой срок. А тот поклялся стрелять в прокурора, как только увидит его на улице. Адрес неизвестен.

Я сложил вырезки и вытянулся на кровати.

Теплая компания!

В дверь постучали. Я встал, достал оружие и, встав за дверь, сказал:

— Войдите!

Вошла Велда, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной.

— Хотел меня подстрелить?

— Что тебе надо?

— А ты не догадываешься?

Я протянул руки, обнял ее, прижал к себе, запутался губами в ее непокорных волосах, потом потянулся к ее рту, трогая руками ее бедра. Она прильнула ко мне. Ее груди были твердыми и настойчивыми, они прижались к моей обнаженной коже. Ее тело старалось слиться с моим.

Она подошла к постели, точным женским движением начала расстегивать все бесконечные крючки и кнопки. Потом постояла обнаженная, чтобы я мог видеть ее всю, и скользнула под одеяло.

— Посмотрим, кто кому отомстит, — сказал я.

Я разделся, лег, погасил лампочку и повернулся к ней спиной. Я крепко зажмурил глаза, но ощущал тепло тела рядом. Мое сердце билось медленно, я сдерживал себя, и все-таки… Я молча дышал.

Ты большой подонок, — сказала она мягко. — Если бы я не любила тебя, ты давно был бы покойником.

Я был одет и на ногах еще до восьми. Большое, прекрасное животное со спутанными волосами, которое пролежало эту ночь, уютно мурлыкая, рядом со мной, потянулось, открыло свои сонные глазища и улыбнулось.

— Остыла?

— Вполне. — Она показала мне язык. — Ты еще заплатишь мне за эту ночь.

— Вылезай, у нас много дел.

— Посмотри.

Я повернулся к зеркалу и стал повязывать галстук. Но не смотреть на нее я не мог. От такого зрелища не так-то легко оторваться. Она была большой, пропорционально сложенной. Эта пропорция пугала, как и все, что совершенно на этом свете. Она остановилась на секунду у кровати, зная, что я наблюдаю за ней. Потом отправилась в душ, даже не потрудившись закрыть дверь. И на этот раз я увидел нечто новое — узкий шрам прямо через все выпуклое смуглое бедро, по диагонали. И несколько параллельных линий, которые проходили по спине. Я видел такие отметины и раньше от ножа или финки. Мои руки замешкались, и я плохо завязал галстук.

Когда она вернулась, вся влажная, пахнущая женской прелестью, завернутая в полотенце, я уже не смотрел на нее. Я нарочно притворился, что разбираю вырезки, потом отдал их ей и проводил до дверей. Около лифта я погладил ее локоть.

— Со мной не стоит играть так грубо, котенок.

— Ты можешь на мне жениться хоть сию минуту — ты заставил ждать меня слишком долго, — или просто… быть со мной.

— У нас нет ни секунды.

— Тогда приготовься к страданиям, джентльмен.

В конторе Пата я получил дополнительную информацию.

Шерман Буфф — женат, живет в Бруклине, приобрел процветающий магазин электронных товаров. С адресом все в порядке, с деньгами — тоже. Жена — красавица, от которой он без ума. К прежнему возврата нет. Полиция считает его реабилитированным.

Николас Бекхауз. Докладывают о нем регулярно. Но он на содержании у брата-дантиста. В тюрьме во время драки его ударили. Поврежден позвоночник, он наполовину инвалид. Да к тому же он помешался, и его умственный уровень приравнивается к уровню десятилетнего ребенка.

Офицер ничего не знал о Гудвине. Сведения перестали поступать три месяца тому назад. Полиция боялась только, что прежде чем его найдут, он кого-нибудь угробит. На Арнольда можно было делать ставку.

Велда сказала:

— Может, узнаем что о Монтлее?

— Ему уже за семьдесят.

— Но у него «хорошее прошлое». Он замешан в историю с убийством и тремя миллионами.

— Он сидел не за убийство. Он три раза попадался при побеге, потом они поймали его на этой большой краже, и он заработал пожизненное заключение.

— Это может любого свести с ума.

— Может. Но после тридцати лет отсидки семидесятилетние старики хотят подышать свежим воздухом, а не идти на мокрое дело. Будь логичной!

— Все равно давай зайдем, Майкл.

Небольшая ремонтная мастерская принадлежала этому старику, и он сидел там с утра, вбивая гвозди в чью-то туфлю. Он молча покосился на нас сквозь очки, выбритый и почти лысый, старый Санта-Клаус. Когда он покончил с туфелькой Велды, я сунул ему доллар. Он пристально посмотрел и буркнул, сдвинув очки ближе к переносице:

— Репортер?

— Глупости ты говоришь, отец…

— Выглядишь ты как коп, но полиция мной больше не интересуется. Во всяком случае, городская. Значит, ты не оттуда? У меня много дела было с ними в жизни. Не давай им разочароваться в себе. Зачем пришел?

— Это ваша мастерская?

— Да. Тридцать лет копил денежки. А сапожничать я научился еще в тюрьме. Это все, что тебе интересно?

— Это хорошо, Сони, что вы по-прежнему любопытны. Я насчет вашего старого обещания пришить Торренса.

— О, тогда у меня кровь бурлила. Теперь, если он окочурится, я плакать не стану. А что касается… мистер…

— Мистер Хаммер.

Так вот, мистер Хаммер, не хочу опять сидеть за стеной. Мне уже это приелось. Ясно?

— Вполне.

— И потом, там у меня было много желаний: переспать с женщиной, например. Одна мысль о женских ногах… Убить Торренса, выбить его проклятые мозги из головы… но все перегорело. И только когда репортер, вроде тебя, придет с вопросами, тогда… Непонятно я говорю? — Он откашлялся. — В молодости я по бабам с ума сходил. И они от меня. Вот и надавали мне прозвищ. Сони, например. Выглядел я мальчиком… — Он размечтался, но потом вернулся к разговору и с гордостью развернул перед нами номер «Кордл» тридцатилетней давности.