Ричард Пратер - Проснуться живым

Мы — солдаты, ждет нас бой

В Божьей армии святой.

Бог объемлет нас руками,

И без нас истек слезами…

* * *

Неужели они поют? Неужели я да и в все мы недостаточно намучились? Я повернулся, чтобы взглядом дать понять Фестусу все, что я о нем думаю, но его нигде не было видно. Ну что ж, тем лучше — я свое дело сделал и теперь хотел только одного: оказаться там, где слышно лишь отдаленное стрекотание сверчка.

Вернувшись в проход, откуда я вышел несколько минут назад, я остановился и огляделся вокруг. И зрелище и звуки были достойны того, чтобы запереть их в банк вашей памяти. Все стояли, держа в руках маленькие книжечки и так широко разинув рты, что не было видно голов. Я подумал, что они либо визжат, либо у них тризм челюсти. Что бы ни делали прихожане (это походило на повторение первого стиха), они сопровождали это судорожными подпрыгиваниями, лишенными какого-либо ритма и напоминающими движения отправляющегося дизельного локомотива, который тянет за собой длинный поезд пустых товарных вагонов, начинающих трястись один за другим пропорционально увеличению скорости.

Все это выглядело примерно так, если представить, что вагоны наполнили битым стеклом и бетономешалками, а по пути случилась дорожная катастрофа и парочка южноамериканских революций. Я снова двинулся по проходу, невольно прислушиваясь. Собственно говоря, мне ничего другого не оставалось, так как пение было еще громче аккомпанемента.

Изошел без нас слезами.

Слезы те — святая кровь.

Да, да, да! Наш меч — любовь!

* * *

Вопли «да!» оглушили меня полностью, и я снова застыл в проходе. В тексте ощущалась рука Фестуса Лемминга. Очевидно, он был не только блестящим проповедником, но и поэтом. Немногие могли овладеть двумя такими профессиями без посторонней помощи.

Я понемногу расслабился и пошевелил ногой, думая, что кульминация позади. Но они продолжили свое жуткое пение, какого, вероятно, не слышали с тех пор, когда Атлантида погрузилась в океан.

Мы с грехом и злом любым

Вступим в бой и победим!

С триумфом нашим грех падет.

Смотри! Князь Мира к нам идет!

* * *

Следовало признать, что эти люди были своего рода гениями. Они умудрились превратить доброго, мягкого и всепрощающего человека в какое-то кошмарное пугало. «Иисус Христос с вами разделается, если вы не будете остерегаться!» Собравшиеся в церкви благонамеренные граждане начали внушать мне страх.

Мне стало не по себе, в чем не стыжусь признаться, и я быстро двинулся по проходу. Я хотел поскорее сбежать отсюда не только потому, что толпа фанатиков могла разом спятить и наброситься на меня, но и из-за насыщенной эмоциями атмосферы, словно порождающей призраков, которые хватают вас за ноги.

Я не прошел еще и половины пути, когда вновь застыл как вкопанный. Мне казалось, что хоть на сей раз пытка окончена. Но я снова ошибся. Они возопили, словно быки в Испании, призывающие своих коров в Аргентине, ускоряя темп до заключительной строки:

Христиане, в бой пойдем.

И врага мы разобьем!

Крест целуем мы — текла

Кровь с него Христова.

Божьи лемминги, к делам

Божьим мы готовы!

* * *

— Господи Иисусе! Не-е-е-е-ет! Это и впрямь походило на мычание испанского быка. Только бык тут был ни при чем…

Я не знал, что мне делать, покуда уже не сделал нечто необычное и отнюдь не лучшее в подобных обстоятельствах.

Определенно не следует сгибаться вдвое, словно при остром приступе аппендицита во время операции геморроя, одной рукой обхватив голову в попытке зажать уши, а другой вцепившись в зад собственных брюк.

Почему я сделал последнее? Я так и знал, что кто-нибудь меня об этом спросит. Но ответа у меня нет.

Я вообще не ощущал, что делаю это, так каким же образом я мог знать почему? Что касается ушей, тут все ясно. А вот другое… Быть может, это как-то связано с картиной, запечатлевшейся в моей памяти. Или, чувствуя свое присутствие нежелательным и слишком разнервничавшись, я испугался, что жуткий конгломерат звуков оживет и обрушится на меня, словно в фильме ужасов, и занял позу, казавшуюся мне наиболее удобной для защиты… В конце концов, это не важно.

Важен был тот факт, что, когда я, не сдержавшись, издал протестующий вопль, в церкви воцарилась мертвая тишина. Можно было бы услышать даже церковную мышь, если бы таковая здесь имелась, но после чудовищного концерта ни одна мышь не осталась бы в живых. Пение прекратилось одновременно с сопровождением — это меня и погубило.

Во время благословенного молчания, длившегося целых пять секунд, я громогласно высказал свое непрошенное мнение четырем тысячам «Божьих леммингов».

— Господи Иисусе! Не-е-е-ет!

Когда я выпрямился, на меня смотрели восемь тысяч глаз. Впрочем, это меня не удивило, хотя и не обрадовало, как и комментарии — некоторые произнесенные шепотом, а некоторые достаточно громкие, чтобы я их расслышал. «Если ему это не нравится, зачем он пришел?», «Марта, не смотри на него — ему нужно только внимание», «Такой всегда найдется в каждой церкви», «Некоторые не имеют понятия об уважении», «Как ты думаешь, Элмер, почему он это сделал?».

Итак, мне предстояло нести еще один маленький крест. Если я выберусь отсюда, меня будут спрашивать, почему я не хожу в церковь каждое воскресенье.

Я расправил свой канареечный жакет, окинул взглядом четыре тысячи глазеющих на меня и направился прямиком к выходу, пытаясь сохранить достоинство, но не изо всех сил, так как больше всего мне хотелось поскорее очутиться на воздухе.

Гордо вскинув голову, я считал свои шаги: левой, правой, левой, правой…

— Мы…

На сей раз голос послышался где-то над моим правым плечом. Конечно, я сразу понял, что это. Компания ангелов вознамерилась пописать мне на голову. Ладно, шучу. Это был всего лишь «самый святой пастор» Церкви Второго пришествия.

Впрочем, не имело никакого значения, кто или что это было. Я дошел до кондиции и при каждом подобии звука каменел, словно бревно, пролежавшее миллион лет в пустыне. Но с головой у меня все было о'кей. Обдумав и взвесив все обстоятельства, я решил, что пока не собираюсь уходить.

Странно, как быстро человек может постареть. Всего несколько минут назад я вошел в церковь молодым и веселым тридцатилетним парнем. Теперь я чувствовал себя лет на сто десять, дрожа от страха, и в состоянии сделать не более четырех шагов из боязни схлопотать инфаркт. При этом я твердо знал, что не пользуюсь популярностью у окружающих.

Но я, всегда говорил, что даже в самой непроглядной тьме где-то есть луч света. Поэтому я продолжал смотреть вокруг. На стене слева от меня была странная маленькая отметина. Я вспомнил, что видел ее, когда шел по проходу в обратную сторону, и что она находилась от меня в пяти-шести футах. Теперь она была… на таком же расстоянии.