Ричард Пратер - Проснуться живым

Вы когда-нибудь чувствовали, что все бесполезно?

—..Не будем петь девяносто восьмой сегодня вечером.

Я вздохнул, повернулся и посмотрел на Лемминга. Мне было слышно, что он говорит, да и все равно я вряд ли мог подойти ближе. Пока что Лемминг сказал: «Мы не будем петь девяносто восьмой сегодня вечером».

Сначала восемьдесят девятый, потом девяносто восьмой. Интересная пара — цифры меняются местами. Может быть, в качестве второго номера они собирались исполнить первый задом наперед, достигнув таким образом некоторого улучшения?

Я попытался прочитать задом наперед имя «Фестус Лемминг», получил «гниммел сутсеф», после чего бросил это занятие, счев его непрактичным.

Как видите, мои мысли были если не в полном беспорядке, то на грани его. Впрочем, я еще не вполне утратил надежду и даже мог забавляться таким причудливым словосочетанием, как «Божьи лемминги». Я думал о других леммингах — маленьких грызунах с короткими хвостами, мохнатыми лапками и маленькими ушами, выжившее поколение которых каждые несколько лет покидало свой остров и плыло по морю в поисках приюта на другом острове. Можно было восхищаться страданиями, самоотверженностью, решительностью и целеустремленностью леммингов, уверенностью каждого зверька, что не только он, но и все его собратья доплывут до вожделенного убежища и не утонут в море. Но, увы, зачастую впереди не оказывалось острова…

Пастор Лемминг вновь обращался к своим «леммингам».

Я уже не думал, что способен чего-то испугаться или даже чему-то удивиться, но оказался не прав.

Фестус полностью убедил четыре тысячи прихожан его главной церкви и миллионы других приверженцев — убедил исключительно словами, не подкрепленными никакими доказательствами, — что он не только обладает внутренней информацией, не доступной прочим смертным, но может и должен объявить год, месяц, день и, возможно, даже час, когда давно ожидаемое второе пришествие Иисуса Христа станет блистательной явью.

Если его паства верила всему этому, то она, естественно, поверила бы чему угодно, потому что, когда соглашаешься с тем, что черное — белое, становится очевидным фактом, что темно-серое в действительности светло-серое. Я нисколько бы не удивился, если бы Лемминг, изменив стиль, но не сущность своей речи, склонился со своего насеста и заявил: «Ребята, у меня для вас сюрприз. Я уже рассказывал вам о втором пришествии Иисуса и о том, как я про него узнал, но вся загвоздка в том, что я и есть Иисус Христос. Я знаю, ребята, что морочил вам голову, но можете не сомневаться, что это для вашей же пользы. А теперь давайте споем восемьдесят девятый или девяносто восьмой — мне без разницы».

Тем не менее сукиному сыну удалось меня удивить. То, что он сказал, было полным бредом, но в устах Фестуса Лемминга это звучало по-иному. Его природный или хорошо натренированный голос брал свое.

Сделав паузу после первой фразы, Лемминг продолжал без всяких подготовительных комментариев:

— Уже многие вечера я говорил вам об Эммануэле Бруно. Я говорил вам о нашем Господе и Спасителе, который умер в муках, распятый на кресте, во искупление наших грехов. Я напоминал вам о предсказании, что во время второго пришествия будут голод и землетрясения, один народ поднимется против другого, плоть против плоти и кровь против крови… Что Антихрист появится на земле и будет сражен истинным Христом, что сказанное в Писании будет исполнено.

Взгляды слушателей были устремлены на Лемминга, но в толпе началось легкое движение и бормотание. Я чувствовал, как их напряжение передается мне. Конечно, причина во многом заключалась в колоритном и впечатляющем стиле Лемминга — и все же не только в нем.

Теперь он говорил все громче и быстрее:

— Я говорил вам, что этот повелитель демонов и порождение Сатаны появится в человеческом облике и что вы узнаете его по его делам. Человек познается по плодам своим. Антихрист же — по злу, греху и порче, которые есть плоды его слов и деяний, его присутствия и его существования.

Бормотание сменилось растущим гулом — толпа знала, что за этим последует. Знал и я, хотя не мог этому поверить, даже имея дело с Фестусом Леммингом.

— Завтра вечером… — Снова постепенное нарастание звучности и темпа. — Завтра вечером я назову вам время второго пришествия. Я говорил вам, что знаю Антихриста, знаю его злое лицо и злое имя. Сегодня я назову вам это имя. Я поведаю вам правду, Божьи лемминги, а через вас — всему миру. Да, мне известно его имя. Это имя — Эммануэль Бруно!

Я был потрясен и напуган. Одно дело — ожидать событий, противоречащих разуму и логике, а другое — переживать их непосредственно. Но Лемминг не дал времени на размышления ни мне, ни своим прихожанам. Он продолжал, не делая паузы, но его голос первые несколько секунд был настолько тихим, что для понимания слов требовалось пристальное внимание каждого присутствующего. Повинуясь желанию Лемминга, гул и бормотание стихли почти полностью.

— Вы не удивлены. Не удивлены, ибо обладаете разумом и знали это имя заранее. Вы знали злое имя Эммануэля Бруно, прежде чем я его произнес. Вы знали, что Антихрист — это он! Да, да, да!

На сей раз Лемминг умолк и стал ждать. Но еще до того, как он кончил говорить, вновь начавшееся бормотание переросло в оглушительный рев, подобный вою ураганного ветра, который заглушил даже гулкий и усиленный микрофонами голос Фестуса Лемминга. Позволив публике выразить свои чувства, он поднял руки и опустил их, после чего рев вновь сменился шепотом.

В горле у меня пересохло. Я не мог точно определить, был ли Лемминг святым или грешником, но твердо знал, что он на моих глазах творит нечто безобразное и жуткое с четырьмя тысячами мужчин и женщин. Пока что только с четырьмя тысячами…

— У Антихриста много агентов — очень много агентов…

Услышав слово «агент», я сразу понял, чего следует ожидать далее.

— Да! Некоторые из них сознательно живут и действуют во зле, другие — всего лишь пешки Повелителя греха. Один из них здесь. Здесь присутствует агент Эммануэля Бруно, кто трудится во имя греха, зла и разврата, ради гибели Христа и торжества Антихриста, чтобы Антихрист мог править на троне земном, окруженный толпой блудодеев и развратников, а добродетель, праведность и достоинство были брошены к его ногам. Да, говорю я вам, один из этих агентов здесь, в Доме Божьем, в церкви Второго пришествия, оскверняет своим сатанинским присутствием эти священные стены, и его имя… его имя… его имя…

«Да назови ты его, Бога ради!» — с тоской подумал я.

— Шелдон Скотт!

На сей раз я оказался прав — я не был удивлен.

Однако этого нельзя было сказать о прочих слушателях, которых слова Лемминга повергли в экстатическое изумление. Правда, это не отражалось на их внешности, но я не сомневался, что внутри их переполняет праведный восторг, ибо здесь, рядом с ними, находился кто-то, кого они могли ненавидеть радостной и счастливой ненавистью, не испытывая никакого чувства вины — ненавидеть во имя Бога.