Якоб Арджуни - Кисмет

Не прошло и месяца, как появились новые банды, которые, наивно полагая, что снискать уважение и управлять таким районом можно только с позиции силы, уложили нескольких владельцев баров. Но для этого недостаточно одного страха. Братьям Шмитц удалось внушить своим «подопечным» чувство взаимной выгоды, и, выступая в роли гарантов мира и согласия среди разного рода владельцев, они считались весьма надежными «партнерами». Недовольные сразу получали, так сказать, «по морде», а тот, кто проявлял лояльность, имел в тысячу раз больше. Братья покупали готовую одежду и знали почти каждого человека в квартале по имени. Новые же бандиты носили костюмы на заказ и бриллиантовые запонки и знали только название города, в котором они в данный момент оказались. Проценты драли без системы, когда и сколько им взбредет в голову, а если было плохое настроение, могли ради его поднятия замочить первого встречного. Никаких договоренностей не существовало, рассчитывать приходилось только на собственную злость.

Последующие банды все больше упрощались. Раньше, если появлялись случайные банды, братья Шмитц мгновенно узнавали и могли рассчитывать на массу верных людей. Сейчас никакого оповещения не было и в помине, не говоря уже о помощи. Наоборот, каждый был рад, когда банду накрывали. И так продолжалось в течение семи лет. Боссы сменялись, действуя все более изолированно и все быстрее освобождая место для «преемника». Приходили и уходили банды из Германии, Австрии, Италии, Албании, Румынии, Турции, Югославии, России, Белоруссии и нескольких стран Южной Америки, оставляя впечатление, что в привокзальном квартале Франкфурта проходит своеобразная международная олимпиада в области криминалитета. Важно было заявить о себе как об участнике. Некоторые вылетали уже после первых попыток, едва наскребая денег на обратный билет. Об одном торговце продовольственной лавки рассказывали, что он, не зная еще о смене власти, крикнул вдогонку банде отъявленных головорезов дружеское «адьё», в ответ на что оскорбленные латышские мафиози просто разгромили его лавку.

От владельцев и официантов кабачков, с которыми я разговаривал, мне удалось узнать, что все «авторитеты» — главари банд привокзального района — уже знали о попытках вымогательства со стороны новоиспеченной «армии» и собирались принять меры. Два дня назад в точно условленное время они расставили посты на всех важнейших улицах района. Надо отдать должное доблестной «армии» — действовала она молниеносно, так что любой стоящий на посту «свой человек» не успевал даже открыть крышку мобильника. С завтрашнего утра на каждом перекрестке будет поставлена машина с водителем, чтобы блокировать все выходы из ближайших заведений. В течение нескольких минут бригада быстрого реагирования, так сказать, должна будет нагрянуть на место, чтобы приструнить зарвавшихся «молчунов» в модных костюмах.

По крайней мере, таковы были намерения. Но, учитывая опыт прошедшей ночи и скорость, с которой «армейцы» пускали в ход оружие, совершенно очевидно, что подкрепление будет опаздывать. Я знал главаря албанской группировки, и мне был известен его засекреченный номер телефона. Я вполне мог позвонить ему и рассказать, что их машины на перекрестках не представляют никакой угрозы для новых бандитов. Они или прорвут заграждения, или устроят кровавую бойню. Но я знал не только главаря, который мне в какой-то степени импонировал — он умел молчать и думать, — но и его громил, которые были мне совсем несимпатичны. Не хотел бы я видеть их в качестве соратников. По крайней мере, сейчас. Сначала надо выяснить, что собой представляла эта чертова «армия» и кого я пристрелил вчера ночью.

Было около девяти вечера, когда Слибульский в купальном халате открыл мне дверь. Что-то бормоча о страшной усталости, он прошаркал к себе в спальню и залез под одеяло. Около его кровати валялись упаковки из-под печенья, разорванные обертки от шоколада и леденцов. По телевизору показывали баскетбол.

— Конфеты в кухне, — бросил он.

Я взял надорванную пачку, присел на край кровати и развернул одну конфету. «Леденцы „Черная смородина" из Германии», прочитал я надпись зелеными буквами на черно-красно-золотом фоне.

— Выглядит как реклама бундесвера.

Слибульский бросил на меня стеклянный взгляд, положил в рот печенье и, жуя, сказал:

— Если вещь хорошая, пусть на ней пишут хоть ХДС, хоть СПД.

— Наверное, новый сорт?

— Посмотри на пачку. Ты видишь торговую марку?

Я внимательно осмотрел обе стороны пакета из прозрачного целлофана. Они были без всякой маркировки.

— Ты думаешь, в Германии такой продукт можно так просто продать, как доски? На упаковке обязательно должно стоять, что в ней, откуда и так далее.

— Хм.

Конечно, я был рад, что Слибульский старался помочь мне выяснить про этих типов, хотя он и считал, что мне надо держаться от всего этого подальше. А чем черт не шутит, может быть, эти конфеты действительно помогут найти зацепку. Может, это один из тех следов, который, на первый взгляд, кажется непримечательным и неинтересным, а в дальнейшем может оказаться решающим. Но как эти леденцы могут помочь в моих поисках, не приложу ума — не бегать же мне с ними по городу, спрашивая у всех подряд, не знают ли они такие конфетки. Даже если бы мне и ответили: «Да, они оттуда и оттуда», что я бы дальше делал? Надо действовать иначе — выудить из Хетгеса всю информацию, выяснить, кого я убил. И чем скорее я это выясню, тем скорее забуду весь этот кошмар.

Я сунул горсть леденцов в карман пиджака и поднялся.

— Кое-кому покажу. Завтра созвонимся.

— Есть новости о бразильце?

— Они только разгребают завалы.

— Хм-хм, — пробурчал Слибульский. — Будь осторожен.

Выйдя на улицу, я на минуту задумался — не пойти ли опять в район вокзала и уже сегодня прояснить кое-что. Но мои ноги и булькающий желудок подсказали, что следует делать, и я решил отдохнуть. Зашел в какую-то забегаловку, а после этого сел в такси и поехал домой.

В доме, где я жил, на каждом этаже в конце коридора была не запирающаяся маленькая кладовка для хранения велосипедов, санок и прочего. Стоя у своей двери и вынимая из кармана ключ, я услышал какой-то треск в кладовке. Повернулся и посмотрел на темную дверь в стене. Что-то подобное я себе уже представлял: перед моим офисом, или в тихом переулке, или здесь. Не услышав никаких звуков, я спросил:

— Ромарио?

Снова что-то затрещало. Потом из кладовки высунулась нога в ботинке на платформе, а затем и вся скорбная фигура моего друга. Одежда Ромарио, прилипшая к телу, была измята и скомкана, всегда аккуратно зачесанные и блестящие от бриолина черные волосы растрепаны во все стороны, а левая половина лица усеяна какими-то крошками.