Вячеслав Сухнев - В Москве полночь

С помощью этих людей — бывших партийных и государственных чиновников разного уровня — плелась сеть. Не будет Союза, но останется сфера имперских, то бишь, державных интересов. Эту сферу надо надежно контролировать. Американцы в свое время не потерпели ущемления собственных интересов ни в Гренаде, ни в Никарагуа…

Вот этого внутреннего закона сцепления разных стран и режимов, имперского закона, не хотел видеть за внешней оболочкой — единый флаг, единые границы и т. д. — генерал Федосеев, старая перечница. Именно такие парламентские «несгибаемые» и вредили делу империи, державы больше, чем кучка тщеславных президентов бывших союзных окраин.

Все равно подам рапорт, подумал Седлецкий, засыпая.

Дом Рахмата на тихой улице старого Ташкента, неподалеку от арыка Калькауз, был опорной точкой. Почти двадцать лет Рахмат возглавлял одну из резидентур в Пакистане, прикрываясь положением хозяина небольшой посреднической фирмы. Когда Советы ушли из Афганистана, исламабадского коммерсанта отозвали на родину. Он купил дом в Ташкенте и стал, по легенде для соседей, паспортного стола и собеса, ушедшим на покой мелким чиновником внешнеторговой организации. Жену, мол, схоронил на чужбине, детей Аллах не дал. Соседи искренне жалели бобыля, ибо одиночество в старости считается на Востоке немалой бедой.

Понятно, почему так радовался Рахматжан-ака, когда у него изредка появлялись племянники из глубинки. Рослые, ладные, бритоголовые, в черных квадратных тельпеках, расшитых белым шелком, в неброских темных костюмах… Настоящие провинциалы, почтительные к старшим и уважительные к равным по возрасту. Юсуп работал экспедитором строительного управления, расположенного в Шерабадской степи, неподалеку от афганской границы. А Назар был экономистом совхоза, затерянного в зеравшанских горах.

В тот вечер любой из любопытных соседей мог бы видеть такси, на котором прибыли к дядюшке оба достойных племянника. Очень скромными, вообще-то, оказались родственники у старика, если учесть, что Юсуп закончил строительный институт, а Назар — экономический факультет МГУ. Еще больше удивились бы соседи, узнав, что племянники Рахмата — не узбеки. Юсуп был уфимским татарином, а Назар — марийцем из Ижевска. Ему труднее когда-то давался узбекский язык. Оба в студенчестве увлекались восточными единоборствами, плаваньем, стрельбой, что и предопределило их судьбу при «отлове» на военных кафедрах.

Племянники, приехавшие на такси, с почтением встретили за столом еще одного родственника. Сабир Мардонов, он же Тевосян, он же Акопов, как старший в группе, многое знал о новых двоюродных братьях. А свежеиспеченные родственники знали о нем лишь то, что соответствовало легенде.

Однако мало ли что гласит легенда… И мало ли разных легенд было у Акопова! На самом деле он родился под другой фамилией в семье армянина и таджички, в городе Оше. С детства хорошо знал киргизский и узбекский — язык соседей и товарищей по играм. Хуже, как ни странно, таджикский и армянский, потому что в доме, в основном, говорили по-русски. Закончил институт Азии и Африки, собрался в аспирантуру, но тоже был «отловлен» Управлением. В свои сорок лет успел поработать в Ливане, Израиле, Объединенных Арабских Эмиратах, не раз ходил с диверсионными группами по югу Афганистана. Те, кому положено, знали Акопова как дерзкого, хладнокровного, с большими лингвистическими и актерскими способностями исполнителя самых рискованных операций.

И вот теперь, приглядываясь к новым родственникам, Акопов испытал подспудное чувство неуверенности. Не в этих молодых белозубых ребятах было дело… Впервые ему поручили задание на территории бывшего Союза, Дома. Там, за границей, было проще — чужие люди, чужая земля. Здесь же все касалось своих. Акопов прекрасно понимал, что не имеет права на эмоции. Они в его профессии — непозволительная роскошь и помеха в работе. И все же…

Плов из молодого барашка с горкой вареного чеснока и кислыми ягодками барбариса, был съеден. Зеленому чаю тоже отдали положенные почести.

Рахмат прибрался на столе, раскинул подробный план городского квартала с площадью и небольшим сквером. Рядом положил два десятка цветных фотографий этой площади — в разных ракурсах, с раскадровкой по деталям.

— Смешной фонтан, — задумчиво сказал Юсуп, разглядывая снимки. — Такой стоит на Выставке в Москве.

— Не отвлекайся, — Рахмат постучал витым черенком серебряной ложечки по плану площади. — Вот здесь — трибуна. С того места, Юсуп, где ты будешь стоять со своими ребятами, открывается левое крыло. Сюда и бросится толпа…

…За полночь в комнату Акопова тихо вошел Рахмат. «Племянник» сидел на подоконнике и смотрел в сад, в тихую и теплую южную ночь.

— Молодежь спит? — спросил Акопов.

— Как и полагается молодым… А ты что полуночничаешь?

— Потому что не молодой. И еще почему-то хочется выпить.

— Слабак, — усмехнулся Рахмат. — Как же я всю жизнь — ни табаку, ни водки? Правоверный мусульманин, что ты хочешь… До сих пор не могу привыкнуть, что в здешних чайханах подают водку. В чайник, правда, наливают, чтобы Аллаха не гневить. Ладно. Как тебе понравились младшенькие? Исполнительные ребята, кстати сказать.

— Да, вероятно. И старательные. Уже хорошо. Главное, чтобы в деле… Как это будет по-узбекски? Вот-вот, не импровизировали.

— Помнишь, как тебя из-под Тахтакуля вывозили? — засмеялся хозяин. — Сплошная импровизация.

Акопов зябко поежился. Он с группой тогда вернулся из рейда по Регистану, потеряв половину людей. А советская авиация по ошибке разбомбила десантный батальон, который дожидался группу Акопова. Аккуратно расколошматила, тщательно, как только и можно разделать своих… Придя в точку рандеву, Акопов нашел сожженную технику и шайку местных мародеров, которая подбирала то, что осталось от батальона. Незначительную часть уцелевших Акопов догнал уже в горах, на марше, и тут же пришлось ввязываться в бой с какой-то душманской частью, вооруженной до зубов китайскими минометами и американскими эр-эсами. Бежали так, что пятки сверкали… С одним из своих людей Акопов забился на явку в крохотном кишлаке, где нельзя было по нужде во двор сунуться… Две недели Акопов ждал известий от Рахмата, и эти две недели были самыми длинными в жизни.

— Все думаю, — сказал глухо Акопов, — там, в Афгане, чего больше было, Рахмат, ошибок или предательства?

— А я об этом не думаю, — после некоторого молчания сказал Рахмат. — И тебе не советую.

— Понимаешь, у нас с тобой есть привилегия думать, — упрямо сказал Акопов. — Заслужили такое право… На мысли, на сомнения.

— Ты еще до сих пор не понял, в какую цену встают сомнения? — вздохнул Рахмат. — А я вот… Лет тридцать назад… Засомневался, когда надо было убрать своего же. Не поверил, что он сдал двух моих агентов. Не было для этой сдачи видимого обоснования. Потом я убедился. Нашлось обоснование… Но поздно! Еле сам ноги унес. Так что души сомнения, джан, души!