Д. Бростер - Нечто по Хичкоку

Попугай опять замер, прислушался, раскрыл клюв и пробормотал несколько слов воркующим голосом голубки, который в то же время не снижал угрозу и недовольство, содержавшиеся в его высказывании. Отцу Марчисону этот голос показался очень неприятным. Он слушал очень внимательно, но затруднился определить, какой голос имитировал попугай: мужской, женский или детский. Это было подражание человеческому голосу, но странно бесполому. Отец Марчисон отодвинулся вглубь от гардины и, не глядя на птицу, стал очень внимательно слушать ее слова, стараясь не думать о том, что это птица. Спустя две-три минуты голос зазвучал снова. Попугай говорил довольно долго. Похоже было, что птица воспроизводила чьи-то причитания, окрашенные нежностью, нерешительностью, а заодно и какой-то вульгарностью. Это было так неприятно, что у отца Марчисона мурашки побежали по спине. Ни одного слова разобрать было невозможно. Непонятно было, кто этот персонаж: мужчина, женщина, старец, старуха, ребенок? Но то, что он был крайне неприятен, просто отвратителен — это отец Марчисон ощущал определенно. Вскоре причитания смолкли, их сменил какой-то хрип, который тоже умолк. Наступило длительное молчание. Молчание было нарушено Гильдеем. Он отдернул гардину и сказал:

— Теперь выходите и смотрите.

Отец Марчисон вышел, щурясь от света. Наполеон неподвижно стоял в клетке на одной ноге. Голову он спрятал под крыло и казалось спал. Профессор был бледен, лицо его выражало отвращение.

— Фу! — сказал он, подошел к окну и открыл нижнюю форточку, чтобы немного проветрить комнату. Отдернутая гардина позволила увидеть за окном голые деревья в парке, сумрачно вырисовывающиеся на вечернем небе. Гильдей дышал некоторое время свежим воздухом, идущим в окно. Затем он повернулся к отцу Марчисону и воскликнул:

— Какая мерзость!

— Да, в высшей степени.

— Вам приходилось сталкиваться с этим?

— В какой-то мере.

— А мне не приходилось. Мне это отвратительно, Марчисон. — Он закрыл окно и стал нервно ходить по комнате.

— Что вы все-таки думаете об этом? — спросил он отца Марчисона, продолжая ходить.

— Что вы имеете в виду?

— Чей это был голос? Мужчины, женщины, ребенка?

— Я не могу сказать.

— И я тоже.

— Вы часто слышали эти причитания?

— С тех пор как вернулся из Вестгейта. И ни разу я не разобрал слов. Ужасно неприятный голос.

Профессор сплюнул в огонь.

— Извините, но меня буквально тошнит. — Он сел в кресло.

— Меня тоже тошнит, — честно признался отец Марчисон.

— Самое отвратительное, — продолжал Гильдей, — это то, что все это произносится существом, лишенным мозгов. Их у него не больше, чем у идиота.

Сравнение с идиотом, сходное с тем, что он и сам думал, стоя за гардиной, произвело впечатление на отца Марчисона, он откликнулся — непроизвольным жестом. Профессор заметил этот жест, потому что был очень взволнован и насторожен.

— Что вас удивило?

— Мне приходило в голову такое же сравнение.

— Какое?

— Я тоже сравнивал этот голос с голосом слабоумного.

— Для меня это хуже всего. Я привык сражаться с разумными существами. — Он вскочил на ноги, взял кочергу, размешал угли в камине, потом встал спиной к огню, засунув руки в карманы брюк.

— Вот вам голос этого существа, поселившегося у меня в доме. Красивый, не правда ли?

Эту фразу он произнес голосом, который вдруг наполнился тоской и ужасом.

— Я должен изгнать его! — закричал он. — Но как это сделать?

— Вы ощущаете, что он здесь?

— Да, но не могу сказать, в какой части комнаты.

Он осмотрелся вокруг, вглядываясь в каждый предмет.

— Вы считаете, что вас преследуют? — спросил отец Марчисон. Он, хотя и не ощущал присутствия в этой комнате невидимого существа, но состояние Гильдея начинало передаваться и ему, вызывая в его душе непонятное волнение.

— Преследуют? Нет, такая романтическая чепуха не для меня. Я просто констатирую факт, который не могу объяснить и который мне становится тягостным. Но если даже допустить какое-либо объяснение, излюбленное суеверными людьми, то ведь их привидения всегда враждебны, несут угрозу. Мой случай обратный — меня любят, мною восхищены, меня жаждут. Вот что отвратительно.

Отец Марчисон вспомнил первый их вечер, проведенный вместе. Гильдей и тогда говорил с содроганием о ком-то, преследующем его своей любовью. Невольно у отца Марчисона стала складываться своя версия. Он сам страстно любящий все живое, легко мог допустить возможность небесной кары за прегрешения. Главным грехом профессора Гильдея, по разумению святого отца, было именно отсутствие такой любви и отрицание ее. Это был грех и не малый, грех по отношению к человечеству. Версия отца Марчисона о наказании за прегрешения была очень убедительной, но когда он взглянул на искаженное страданием лицо своего друга, то постарался хотя бы не углубляться в развитие этой версии.

— Нет, здесь ничего нет. Это невозможно, — сказал он.

— Тогда кому подражает птица?

— Она подражает голосу того, кто сюда приходил.

— Это могло быть только на прошлой неделе, потому что никогда до этого попугай так не говорил. Заметьте еще вот что: наблюдать за кем-то и пытаться подражать кому-то он начинал уже до моего отъезда, но не раньше того, как я побывал в тот вечер в парке.

— Кто-то, обладающий этим неприятным голосом, побывал здесь, пока вас не было, — мягко повторил свое объяснение отец Марчисон.

— Ну что ж, сейчас я это выясню.

Гильдей нажал кнопку звонка. Почти сразу в комнату проскользнул Питтинг.

— Питтинг, — сказал профессор резким, раздраженным голосом. — Кто был в этой комнате в те дни, когда я отдыхал на морском берегу?

— Здесь никого не было, сэр. Если, конечно, не считать женщин, убирающих комнаты, и меня самого.

В бесстрастном обычно голосе метрдотеля неожиданно прозвучали приглушенные нотки удивления и почти злости.

Профессор раздраженно показал рукой на клетку.

— Попугай был все время здесь?

— Да, сэр.

— Его не переносили никуда, хотя бы на очень короткое время?

Бледное лицо Питтинга словно начало постепенно терять свою бесстрастность.

— Конечно нет, сэр.

— Хорошо. Можете идти.

Метрдотель направился к двери, стараясь, как видно, подчеркнутой прямизной тела и достоинством походки выразить свою обиду. Когда он подошел к двери, профессор его окликнул:

— Постойте, Питтинг!

Метрдотель замер на месте. Гильдей нервно поджал губы, подергал себя за бородку. Видно было, что он принуждает себя задать вопрос.

— Вы замечали. Питтинг, что… что попугай стал теперь говорить… совсем недавно стал говорить каким-то другим, очень неприятным голосом?

— Да, я это заметил, сэр.