Дэшил Хэммет - Худой мужчина

Она спросила спокойно и неторопливо:

— А у вас, значит, есть такие основания?

— Не знаю, — сказал я. — По-моему, вы, скорее всего, намеревались использовать эту улику, чтобы выкачать из него деньги, как только вам удастся связаться с ним, а теперь возникло еще что-то, и вы решили передумать.

Сжав зубы и оскалившись, она выкинула вперед правую руку, сложенную наподобие кошачьей лапы, ей очень хотелось добраться до моего лица своими длинными заостренными ногтями. Я успел перехватить ее руку и заметил, стараясь придать голосу грусть:

— Женщины ожесточаются. Только что я расстался с одной, которая швырнула в человека сковородкой.

Она рассмеялась, не меняя, однако, выражения глаз.

— Вы всегда были обо мне самого худшего мнения, не так ли?

Я разжал руку, и она принялась тереть запястье, хранившее следы моих пальцев.

— Кто же это швырнул сковородкой? — спросила она. — Я ее знаю?

— Если вы имеете в виду Нору, так это не она. Виктора-Кристиана Роузуотер-Йоргенсена уже арестовали?

— Что?!

Я поверил ее изумлению, и сам в свою очередь изумился — и тому, что изумилась она, и тому, что поверил.

— Йоргенсен — это Роузуотер, — сказал я. — Вы же помните его. Я думал, вы в курсе.

— Вы хотите сказать, что это тот ужасный человек, который…

— Да.

— Не верю. — Она встала, сложив руки в замок. — Не верю. Не верю. — Лицо ее было искажено страхом, а голос звучал напряженно и неестественно, как у чревовещателя. — Не верю.

— Ну и что? — сказал я.

Она меня не слушала. Повернувшись ко мне спиной, она подошла к окну и замерла там, не оборачиваясь.

Я сказал:

— В машине у входа сидит парочка парней, и очень уж они похожи на фараонов, поджидающих его, когда он…

Она обернулась и резко спросила:

— Вы уверены, что он Роузуотер? — Страх почти совсем сошел с ее лица, и голос был, по крайней мере, нормальный, человеческий.

— В полиции уверены.

Мы смотрели друг на друга и оба напряженно думали. Я думал: не того она боится, что Йоргенсен убил Джулию Вулф или что его арестуют; она боится, что его женитьба на ней — только ход в какой-то его комбинации против Винанта.

Когда я усмехнулся, — не потому, что эта мысль была такой уж смешной, а потому, что она осенила меня столь внезапно, — Мими вздрогнула и нерешительно улыбнулась.

— Не верю и не поверю, — сказала она, на сей раз очень тихо, — пока он сам мне не скажет.

— А когда скажет — что тогда?

Она слегка повела плечами, и нижняя губа у нее задрожала:

— Он мой муж.

По идее, это было смешно, но я разозлился.

— Мими, это Ник. Помните меня? Н-И-К.

— Я знаю, что вы обо мне всегда плохо думаете. Вы думаете что я…

— Ладно. Ладно. Хватит об этом. Вернемся к той улике против Винанта, которую вы нашли.

— Ах да, — сказала она и отвернулась, а когда опять повернулась, губа ее снова дрожала. — Это неправда, Ник. Я ничего не находила. — Она подошла ко мне вплотную. — Клайд никакого права не имел писать эти письма Алисе и Маколею, настраивать их против меня, и я решила, что поквитаюсь с ним, если придумаю что-нибудь против него, потому что я и на самом деле думала, то есть думаю, что он убил ее, и только…

— И что же вы придумали?

— Я — я еще не придумала. Сначала я хотела узнать, что мне будет. Помните, у вас спрашивала. Я могла бы сделать вид, будто она немножко пришла в себя, когда я осталась с ней наедине, пока другие ходили звонить, и сказала мне, что это он.

— Вы же говорили не о том, что что-то услышали и не сказали, а о том, что что-то нашли и утаили.

— Но я еще не решила, что я…

— Когда вы узнали о письме Винанта Моколею?

— Сегодня днем, — сказала она. — Приходил человек из полиции.

— Что-нибудь про Роузуотера спрашивал?

— Спрашивал, знаю ли я его, встречала ли когда-нибудь, и я думала, что говорю правду, отвечая «нет».

— Может быть, и так, — сказал я. — Во-первых, мне кажется, вы говорили правду, когда сказали, что нашли какую-то улику против Винанта.

Она вытаращила глаза.

— Не понимаю.

— Я тоже не понимаю, но могло же быть так: вы что-то нашли и решили утаить, может быть, имея в виду продать это что-то Винанту; потом, когда из-за его писем люди стали к вам приглядываться, вы решили отказаться от мысли о деньгах, с тем, чтобы отомстить ему и одновременно защитить себя, передав улику полиции; и наконец, когда вы узнаете, что Йоргенсен — это Роузуотер, вы делаете еще один поворот кругом и решаете утаить улику, на сей раз не ради денег, а чтобы как можно больше насолить Йоргенсену за то, что он женился на вас не по любви, а ведя какую-то игру против Винанта.

Она безмятежно улыбнулась и спросила:

— Вы действительно считаете меня способной на все?

— Это не имеет значения, — сказал я. — А вот что для вас должно иметь значение, так это то, что вы имеете шанс окончить свои дни в какой-нибудь тюрьме.

Она негромко, но страшно вскрикнула, и на ее лице появилось выражение панического ужаса, которое не шло ни в какое сравнение с выражением страха, царившем на нем минуту назад. Она схватила меня за лацканы, прильнула к ним и залопотала:

— Не надо, пожалуйста, не надо так говорить. Скажите, что это не так, что вы так не думаете. — Она вся дрожала, и мне пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.

Гилберта мы и не слышали, пока он не кашлянул и не спросил:

— Мама, ты нездорова?

Она медленно сняла руки с моих лацканов, отступила на шаг и сказала:

— Твоя мать глупая женщина. — Она все еще дрожала, но улыбнулась мне и сказала, якобы игриво: — Вы просто зверь — так меня напугали.

Я попросил прощения.

Гилберт положил пальто и шляпу на кресло и с вежливым интересом посмотрел на каждого из нас поочередно. Когда стало ясно, что никто из нас ничего ему рассказывать не собирается, он еще раз кашлянул и сказал:

— Ужасно рад вас видеть, — и подошел ко мне, протягивая руку.

Я сказал, что рад видеть его.

Мими сказала:

— У тебя утомленные глаза. Опять поди весь день читал без очков? — Она покачала головой и сказала мне: — Он такой же неразумный, как и его отец.

— Об отце что-нибудь слышно? — спросил он.

— После той ложной тревоги с самоубийством — ничего, — сказал я. — Ты, надеюсь, слышал, что тревога ложная?

— Да. — Он замялся. — Перед вашим уходом мне хотелось бы поговорить с вами несколько минут.

— Обязательно.

— Дорогой мой, а почему не сейчас? — спросила Мими. — У вас такие тайны, что я их и знать не должна? — Голос у нее был довольно беззаботный, и дрожать она перестала.

— Тебе будет неинтересно. — Он взял пальто и шляпу, кивнул мне и вышел из комнаты.

Мими вновь покачала головой и сказала:

— Я совсем не понимаю моего мальчика. Интересно, как он истолковал нашу немую сцену? — Особого беспокойства она не проявляла. Помолчав, она добавила, уже более серьезно: — Почему вы так сказали, Ник?