Олег Голиков - Крымский Джокер

— Фу, Леди… Опять свой самосад чадишь! — он заткнул двумя пальцами свой приплюснутый нос и приоткрыл окно. — Ну, что скажешь?

Лидия Петровна загасила недокуренную папиросу в пепельнице и поднялась:

— Я возьму этого паренька. Пугни только его как следует и привези затем ко мне на квартиру.

Кореец довольно улыбнулся, обнажив ряд мелких гниловатых зубов:

— Толково. Но только штук пять зелени за студента тебе на общак придётся кинуть… Это, я думаю, реально?

Афанасьева кивнула, и уже возле самой двери повернулась к Корейцу и сверкнула своими чёрными глазами:

— А крупье этого ты лучше убери подальше. От него гнилой дух исходит. Заразный…

Теперь, припомнив этот разговор, Лида немного пришла в себя. «Может просто нравился мне этот щенок с самого начала?» — раздражённо подумала она и какой-то совсем несвойственной ей старческой шаркающей походкой подошла к окну.

Первый этаж у Гриба был расположен так высоко, что огромный забор не заслонял окружающий дом дремучий лес. И ночная картина, внезапно открывшаяся из окна, приковала взгляд женщины.

Над Пущей Водицей висела огромная луна. Чёрные вековые ели чётко выделялись на белом снегу в её молочном свете. Раскачиваясь от ветра, они угрожающе скрипели и размахивали своими развесистыми лапами. Рваные облака быстро проносились по тёмному высокому небу. На застывшей снеговой корке плясали гигантские тени, которые отбрасывал оживший в порывах ветра древний лес.

И тут случилось что-то невероятное — у Лиды запекло глаза… Она с удивлением поднесла средний палец к веку и посмотрела на мокрый след. Последний раз она плакала сорок лет назад, когда двое, одуревших от наркоты, зечек изнасиловали её в красноярской зоне.

Афанасьева сжала пальцами виски и в прояснившейся голове стали привычно проступать практичные мысли.

«К чёрту всё… Зима ранняя в этом году. Пожалуй, пора и в Крым… Может, Глеб какую идейку подкинет. Прямо сегодня из Борисполя и полечу. Как раз там до обеда два рейса на штаты уходит. Может, напоследок и встретимся с этим… — ей опять припомнился Борис, — …с крестником…».

Она глянула на часы. Было полтретьего утра. Приняв душ и приведя себя в порядок, Лида сложила свои вещи в небольшую сумочку, и забрала со стола ноутбук Бориса. Его дорожный дорогой несессер брать не стала — просто убрала под кровать. Потом тихо поднялась в охотничью комнату, где остывал потухший камин и, стараясь не шуметь, стала заваривать себе крепкий чай.

Не успела она, примостившись в кресле-качалке, сделать первый глоток, как дверь открылась и на пороге появился заспанный Ломакин в спортивных штанах и шерстяной тельняшке с длинными рукавами. Он подошёл к буфету, взял чистую кружку и плеснул себе из самовара чайку.

— И мне не спится, Лидушка… Я посижу с тобой — не возражаешь? Слышишь, — он кивнул на окно, — разгулялась непогода…Охо-хо…

И Василий Иванович, придвинув к столу кресло, стал осторожно прихлёбывать горячий ароматный чай. Лида молча курила, глядя на своё отражение в сверкающем самоваре. Так они просидели минут с десять под стук напольных часов, прислушиваясь к порывам ветра за обледеневшими окнами. Иваныч тоже закурил и первым нарушил тишину:

— Недоглядели мы чего-то с тобой, Лида Петровна. Не по зубам нам этот орешек, как ты думаешь? Уж на что Мюллер ушлый, а и тот сказал мне, что скорее всего этот Карытин на дно ушёл, и теперь не скоро проявится, — дед задумчиво почесал переносицу. — Если завтра, вернее уже сегодня, не возьмём его по горячим следам — пиши, пропало.

Афанасьева ничего не отвечала. Ломакин продолжил рассуждать как бы сам с собой:

— Хлопцев жалко. Колька Барышев неплохим бойцом был. И, надо же, представь себе, Лидочка — влюбился в малолетку эту! А я-то грешным делом думал, что он только в саунах может девок драть. Смотри-ка, цветы ей каждый день дарил — каково, а, Лида? Пацаны трут меж собой, что даже стихи пыжился писать. И это при пяти классах образования — совсем обезумел парень! И знал ведь, что я не терплю все эти его выкрутасы — всё равно, почитай, кажный день в школу за ней приезжал…

Гриб глубоко вздохнул и продолжил:

— Ну, Санька — тот, конешно, похуже будет. Злющий был, прости господи… И крови на нём… — Ломакин негромко цокнул языком. — Но тоже нужный был пацан. Не продаст никогда, и глотку при случае любому за меня порвёт. Теперь, уже правда, навеки успокоился наш Саныч… Надо будет их рядышком положить. Родни у ребятишек никакой — только Колькина девчушка, может, поплачет. Да и то — забудет скоро. Молодёжь нынче недалёкая растёт — одним днём живут.

Лидия Петровна оторвала взгляд от самовара и зло посмотрела на опустившего голову старого вора:

— Хватит панихиду справлять, Гриб! Развёл тут слякоть, — она поморщилась. — Вот что — я сегодня улетаю в Симферополь. Но это после обеда. Так что потом, в аэропорту, обо всём повздыхаем — времени у нас хватит.

Она резко встала и подошла к Ломакину.

— Ты, Гриб, думай лучше на чём и с кем в Борисполь ехать. Рейс на Амстердам в семь часов тридцать минут. Значит, нам в пять там надо быть. Времени-то на сборы осталось… — она посмотрела на часы, — двадцать минут.

Ломакин с какой-то неуместной жалостью глянул на Лидию Петровну и подумал:

«Да…Эта черноглазая ведьма просто отлита из металла. Из дьявольского жёлтого металла».

Он потянулся, хрустнув суставами и, поднявшись, сухо сказал:

— Через полчаса и поедем. Втроём. Я, ты и Мюллер. Двое наших там уже пасуться с вечера. Всё. Встречаемся во дворе.

Через двадцать пять минут в холодную тёмную ночь из ворот мрачного особняка выкатил джип. За рулём сидел невозмутимый Мюллер. Дедушка Гриб и Лидия Петровна расположились сзади. Афанасьева открыла новую коробку конфет «Рафаэлло» и протянула Василию Ивановичу:

— Будешь?

Тот отрицательно махнул головой и стал устало смотреть на проносящиеся за окном деревья. Так, в полной тишине ехали минут двадцать. Когда за окошком джипа стали мелькать первые спящие киевские многоэтажки, дедушка Гриб согнал с себя дрёму и скосил глаза на жующую конфеты Лиду.

Он опять с нарастающей неприязнью подумал: «Вот стерва… Помощника её ухлопали, к которому, она кажется, неровной старческой любовью дышала, а ей хоть бы хны! Сидит как истукан, и жрёт свои цукерки… Хотя какая у Железной Лиды может быть любовь!

Мне про неё ещё лет пять назад старый кидала Гудрон рассказывал — баба, говорит, кремень. И заговорённая. Посмотрит на тебя косо — и заказывай музыку…»

Ломакин слегка тронул водителя за плечо:

— Слышь, Генрих… Та падла, что без парашюта с балкона улетела — сразу богу душу отдала?

Мюллер задумчиво проговорил:

— Он на деревьях спружинил. Ещё дышал, когда я подошёл. Организм очень здоровый. Я думаю, при своевременно оказанной помощи, он бы выжил.