Олег Голиков - Крымский Джокер

Бородатому как всегда всё понравилось. «Выучусь — поеду на Север, — с завистью подумал я, глядя на причмокивающего от удовольствия друга: — Такое дерьмище — а ему хоть бы хны!»

Забегая вперёд, скажу, что в недалёком будущем мои вкусы изменились, а познания расширились до неузнаваемости. И такое изделие как креплёное плодово-ягодное вызывало во мне только хорошие и почти приятные вкусовые ощущения. Но первая бутылка шмурдяка в жизни — это всегда сурово.

Однако, несмотря на низкое качество пойла, настроение у нас заметно улучшилось.

Пора было и пообедать что ли. Тем более, что невидимый счётчик, накидывающий по три рубля сорок копеек за питание, наверняка уже тихо щёлкал и жужжал.

Вперёд — к жратве и забитым унитазам! Да здравствует колхоз!

…Господи! Почему темно-то так? Не голова — а кусок асфальта, прилипший к раздробленному позвоночнику… Мама моя родная! Где я? Что это за звериный храп вокруг, и почему такая вонь?

Всё это пронеслось в моей разбитой винными парами башке за долю секунды.

Я потрогал себя за лицо. Маслянистая жирная кожа, и полностью заплывшие глаза…

Ой, йо! Это же колхоз, мать его! Так-так-так… Вторую мы распили по дороге — это я хорошо помню. Потом отрывочное воспоминание о столовой, где Бородатый пытался танцевать с подносом на голове. Девочки, девочки, девочки… Так, что-то припоминается… Были в гостях у сокурсниц — отмечали прибытие. Песни Новикова…Гам какой-то невообразимый…

Причём, в гости я, кажется, шёл уже не своим ходом. Об этом напоминали порванные в лоскутки носки на моих изодранных ногах. Ой-ой-ой! Да нас, вроде, преподы накрыли, ужратых в мясо… Ну да! Помню отрывочно их нотацию о том, что, мол, таким как мы не место в рядах советского студенчества, и прочий нудный моралин. Да уж… Кажется, пришёл конец моему высшему образованию. Обидно…

Натянув кое-как грязнючие кеды, я на ощупь выбрался из конюшни, именуемой комната номер одиннадцать. Бляха-муха! Ибись-провались! Вода-то на улице! Вот стрём-то! Да хер с ним — главное… И тут, вместе с воспоминанием о запахе «Альминской Долины» к горлу подкатила такая нешуточная тошнота, что я еле добежал до конца коридора.

Туго набитый разноцветными студенческими испражнениями унитаз, как никакое другое рвотное средство, способствовал моментальному очищению желудка. С дикой натугой проблевавшись, я долго ещё сморкался и вытирал слёзы. Потом медленно побрёл обратно. «Неужели отчислят? — с отчаянием думал я. — Ещё ж и учиться не начали!»

Когда, вернувшись, я присел на край кровати, на соседней койке медленно повернулся на бок Бородатый. Не открывая глаз, он нашарил на полу бычок «Беломора» и прохрипел:

— Дай спычку, товаришч…

Закурив, он приоткрыл веки, и посмотрев на меня, засмеялся глухим похмельным смехом:

— Гхы-гхы-хы! Ща уссусь! Ты на якута похож! Точно — якут! Глаза как щёлки! Щеки как у хомяка!

Мне было совсем не до смеха. Я действительно так опух, что без зеркала видел свои щёки.

Тут заворочался и Саша. Надев очки, он приподнялся на локте и внимательно посмотрев на мой фэйс, выдал:

— Да-а… Ты сегодня какой-то не такой… толстый какой-то…

— Какой толстый, нах! Просто опух как сволочь! — огрызнулся я. Потом панически посмотрел на проснувшихся приятелей:

— Только я одного не понял, пацаны — что, сегодня опять будем пить? (Боже — только не это!)

И умоляюще глянул на Игоря, ища поддержки в своей антиалкогольной позиции. Бородатый выпустил вверх дым и задумался. Но, скользнув по жёлтому потолку, его взгляд встретился с неумолимым взглядом сашиных маленьких злых глазёнок за сверкающими очками, на которых прилип лепесток кислой капусты.

— Я думаю, других мнений не будет? — угрожающе прошипел Шурик и посмотрел уже на меня:

— А, Толстый?

Я обречённо опустил голову и сдался:

— Да ладно, пацаны… Нормально всё. Если не выгонят — нажрёмся конечно. А коль не быть нам студентами — нажрёмся однозначно!

На этой оптимистичной ноте прения были закончены.

Признаюсь, вообще-то я был против ежедневных возлияний. Тем более, что вчера мы были взяты с поличным и нам грозило отчисление. Так же я ещё находился в плену общепринятых предубеждений и антиалкогольных плакатов, типа: «Пьянство не отдых, а тяжкий труд». Или: «Родители пьют — страдают дети», «Не омрачайте юность пьянством» и прочей наглядной агитации, которая, как выяснилось позже, ничего общего с процессом употребления спиртных напитков не имела. Но это прозрение наступило не сразу.

А пока я просто был озадачен. С одной стороны авторитет Саши и его старшего брата, бывалого судента-колхозника, который наказал Шурику, чтобы в колхозе каждый день он примерно заливал шары. Иначе, типа, это не колхоз. А суета и томление духа.

С другой — неунывающий Бородатый с замашками профессионала-алканоида.

Но, как ни крути, мне нравились мои новые друзья, которые вели себя независимо и свободно. И мне казалось, что где-то рядом с моими новыми ощущениями и познаниями находится та жизнь, о которой я только догадывался, учась в школе. Именно в этой жизни должны мудрствовать и познавать мир весёлые и щедрые на не всем понятную радость люди. И если им по ситуации необходима именно «Альминская Долина», чтоб надорвать, так сказать, покрывало будничной суеты, то это вполне приемлимо.

Я даже сам не подозревал тогда, насколько верны мои предчувствия!

Потом, после завтрака, было общее собрание, на котором выяснилось ещё одно пикантное обстоятельство. Оказывается, пока мы весело ходили за винидлом, Сашу выбрали комиссаром курса. Так как он один среди студентов был в возрасте полных восемнадцати лет. И девочки, опять же, стояли за него горой. Ну и его вышеописанная интеллигентная внешность сыграла не последнюю роль. Но теперь, после нашего фиаско, когда свежевыбранный комиссар лежал в мрачном подпитии вечером под сеткой кровати на которой не было матраца и пускал пузыри, неминуемо было его позорное переизбрание.

— Я одного не могу понять, Александр, — сетовал расстроенный преподаватель матанализа, — зачем надо было лезть под кровать?

Саша слегка улыбнулся и спокойно пояснил:

— Видите ли, я как-то не придал значения тому, что без матраса меня будет видно сверху. На кровати-то сетка. А цель была проста — избежать прямого контакта с преподавательским составом. Я был не совсем в форме…

Короче говоря, нам влепили строгий выговор с пожеланием, что добросовестным трудом мы исправим первое ложное впечатление о нашей троице. Комиссаром же единогласно выбрали сисястую бабёнку с лицом ехидны, и она сразу недобро зыркнула в нашу сторону.