Олег Голиков - Крымский Джокер

Марина достала из холодильника помутневшую от холода бутылку «Русского стандарта», тряхнула чёлкой и хрипловатым голосом проговорила в развязанной манере:

— Но что, мой случайный попутчик? Врежем по-маленькой? — и ловко налив напиток в стопки, Марина, не чокаясь, выпила.

«…Недолог этот путь, и нет на нём достойных препятствий. Но не торопись бросить камень в пьяницу, ибо этим камнем можешь оказаться ты сам…» — всплыло в голове, изумлённого такой сменой поведения девушки, Виктора. Он осуждающе качнул головой, выпил и с удовольствием захрустел капустой.

— И ещё по одной — чтоб вторую догнала! — Маринка откинула со лба непокорные волосы, и снова взялась за бутылку. — Ты как, пропускаешь?

Виктор за обе щёки уплетал вкусные скользкие грибочки, не забывая отправлять в рот очередной картофельный кораблик. С полным ртом, он кивнул:

— Давай…

— За твою визу! — провозгласила Маринка и смело опрокинула в рот стопку.

Витька последовал её примеру. Потом, спохватившись, сам взял бутылку в руки, и разлив очередную дозу, с удовольствием посмотрел на разрумянившуюся девушку.

— Ну и темп у тебя, Машенька…Может, стоит за здоровье твоей дочурки выпить? Потомза ёжиков её… чтоб им хорошо жилось. Это же, наверняка, они снабжают вас клюквой и грибами? — он кивнул на стол.

— Они, родимые.… Давай — за мою Анютку!

Выпив третью рюмку, Марина вдруг резко изменилась. Потухли яркие глаза, и даже румянец стал блекнуть на её внезапно погрустневшем лице. Она как-то отрешённо посмотрела на жующего Виктора:

— Наверное, думаешь про меня что.… Вот, мол, бабы пошли.… У неё ребёнок болеет, а она первого попавшегося мужика к себе сама затащила, и водку с ним глушит как портовый грузчик, — она придвинулась к Витьке вплотную, и стала пристально смотреть в его немного осоловевшие глаза. Изучив всё, что ей было нужно, она сразу успокоилась и неожиданно чмокнула Карытина в щёку. Потом как ни в чём не бывало, отодвинулась от него, и сказала:

— Хороший ты видно парень, Виктор Карытин! И не думаешь ты обо мне ничего дурного — чувствую я это! А просто ешь и пьёшь.… Если б ты знал, как это всё правильно ты делаешь! Я ведь, Витенька, в консерватории когда-то преподавала по классу фортепьяно. Так что когда наешься — я тебе на рояле играть стану. Любишь Бетховена?

Виктор кивнул и приступил к рыбе. Неловко разделывая её ножом и вилкой, он спросил:

— А дочке не помешаем? Спит, поди…

— Анютка у бабушки… Мы на одной площадке с мамой моего мужа живём, — спокойно сказала Марина. Но, заметив, как поперхнулся Витёк, она ровным голосом сообщила: — Умер он.… Вчера ровно три года было как разбился…

Виктор вытер рот салфеткой, отставил в сторону тарелку и с трудом поднялся. Только сейчас он почувствовал, как смертельно устал. Перед его глазами всплыл образ одинокого сморщенного венка на обочине пустой дороги, раскачиваемого осенним ветром. Подойдя к сидящей Марине, он прижал её голову к себе обеими руками, и замер…

И тут что-то произошло у него внутри… Он почувствовал это каждой своей клеточкой, вибрирующей от незнакомого напряжения. Его внутренний взгляд как бы слился с мыслями этой красивой одинокой женщиной воедино, и все его тревоги сейчас были её тревогами. А её боль недавней утраты, медленно переливалась в него тёмной густой струёй.

Витька зажмурил глаза.

И снова почувствовал.… Почувствовал её бесконечное одиночество.… Эту страшную пустоту, ворвавшуюся вместе с бедой, в её добрый и счастливый мир, где живут маленькие ёжики, и где простой картофель превращается в сказочный кораблик… Он мысленно прикоснулся губами к её горьким бессонницам в пустой постели, и остро ощутил их медный мертвящий привкус…

— Это депрессия, милый… — горестно прошептала она, подняв голову. — Гони её… Она пожирает меня, и подбирается к тебе. Но мне почему-то кажется, что ты сильнее её…

Чёрное покрывало накинуто на мозг. Остро ощущается конечность жизни, её бесполезность и унылость. Страха смерти нет, есть страх чего-то большего. Всё тело в липком поту. Тремор не оставляет ни на минуту. Глядя в зеркало, не узнаёшь лица.

Когда трогаешь его руками — не ощущаешь. Страшно даже на миг закрыть глаза.

Очень страшно резко оглянуться. Слабость во всём теле. Конечности влажные и холодные. Кажется, что не проснуться — счастье. Но когда пытаешься заснуть, тело размазывается как глина по скользкому пространству. Удерживать его в рамках привычных ощущений тщетно. Понимаешь ужас небытия.

Предчувствуешь, что полного твоего уничтожения не произойдёт никогда.

Вспоминается ад. Но там нет ни чертей, ни костров. Там только ты. Совершенно один. Без тела и без души. Только ты. Навсегда.

Хочется увидеть всех близких. Почувствовать хоть на миг тепло, исходящее от них.

Но этого не дано. С ужасом понимаешь все промахи и ошибки ушедшей жизни. Сознание пронзает непередающееся предчувствие будничности собственной смерти. Наконец признаёшься себе, что всю жизнь ты был исполнен собственной исключительностью. Но пришёл твой час, а рядом нет никого. И умираешь ты без примирения с теми, с кем жил.

Ты понимаешь, что это последнее ощущения вины перед другими теперь подарены теперь навечно. Это необратимо. Это теперь твой ад, твои муки. Запоздалое раскаяние вызывает ещё больший страх, и ты чувствуешь, что унесёшь его в запределье как последнее и самое ужасное наказание.

Последним умрёт сознание и слух. Теперь с тобой будут только темнота и твой страх.

И в последнюю секунду ты страстно пожелаешь миру живых не своей участи. Только не это, к чему ты как бы и готовился всю жизнь, но готовым так и не оказался.

Нет больше возможности исправлять поступки, менять мнения, извиняться за причинённую боль. Теперь ты принадлежишь только смерти. Она твой судья и палач. Ты поздно это понял, но там, где ты теперь, у тебя нет возможности поучать грядущие поколения. Это теперь только твоёстрашное знание. Это твоянаграда и наказание.

Навсегда…

…Витька с трудом приоткрыл глаза. Он всё так же стоял возле стола, и прижимал к себе голову Маринки. Она, крепко обняв его за талию двумя руками, сидела и тихонько всхлипывала. Витька гладил её по густым волосам, которые пахли осенним лесом и робко целовал её в макушку. Вдруг на него накатила такая тоска, что захотелось заплакать навзрыд, как в детстве. И ещё захотелось навсегда остаться в этой чистой, с запахом лимона и мёда комнате, затерянной в снежной пустыне бескрайнего враждебного города. Он совершенно не думал о том, что завтра навсегда покинет эту странную девушку, так доверчиво уткнувшуюся ему в грудь. Он просто собирал в своей душе росу своего долгого одиночества и смешивал её с тёплыми каплями Маринкиной глубокой грусти.