Росс МакДональд - Полосатый катафалк (Сборник)

— Кто ее впустил, черт дери!

Секундина Донато кинулась к нему, рыдая и спотыкаясь. Один чулок спустился и болтался на лодыжке.

— Убийца! Я знала, что ты его убьешь! Я его предупреждала. А теперь тебя предупреждаю. Берегись меня!

Гранада уже берегся — старательно держался так, чтобы их разделял стол.

— Успокойся, Секси! Ты угрожаешь полицейскому при исполнении служебных обязанностей. Я обязан тебя арестовать.

— Арестуй меня! Убей! Положи в морг рядом с Гэсом!

Она обрушила на Гранаду поток испанских слов, разорвала платье на груди и принялась царапать кожу ногтями с остатками карминного лака.

— Не надо, — сказал растерянно Гранада. — Перестань! Ты же только себе хуже делаешь.

Он обошел стол и схватил ее за запястья. Она впилась зубами ему в руку. Гранада отшвырнул ее, она с треском ударилась спиной о дверцу шкафа и села на пол.

Гранада посмотрел на свою прокушенную руку — ту, которой стрелял. Указательный палец, нажимавший на спусковой крючок, заливала кровь. Зажав рану другой рукой, он пошел в умывальную.

Падилья нагнулся над женщиной.

— Встань, Секундина. Давай я отвезу тебя домой, пока ты еще чего-нибудь не натворила.

Она накинула юбку себе на голову.

— Во всяком случае, птичка Гранады — не она.

— Не знаю, мистер Гуннарсон. Женщины способны делать одно, а думать совсем другое.

— Но не на этот раз. Тони, не попадайтесь на психологический крючок. А что она говорила Гранаде по-испански?

Он смерил меня холодным взглядом.

— Я испанский сильно подзабыл. Дома мы говорим только на американском. А она и вообще болтает только на bracero [3] Мексиканский диалект (исп.) . Ее отец сюда тайком из Мексики пробрался.

— Ну ладно, Тони. Не валяйте дурака.

Он смущался ее присутствия и, поманив меня в дальний угол, забарабанил, точно школьник, отвечающий урок:

— Она сказала, что Гэс был очень красивый, куда красивей Гранады даже теперь, когда… даже мертвый. Сказала, что Гэс и мертвый ей дороже живого Гранады. Сказала, что Гэс не убивал Бродмена и ничего у него не крал. А взял у Бродмена только свое, и Богоматерь последит, чтобы Гэс получил на небесах все, что ему положено. Сказала, что ждет не дождется того дня, когда вместе с Гэсом полюбуется с небес, как Гранада поджаривается в аду, и они по очереди будут в него плевать. — Смущение Падильи достигло предела. — Они всегда так говорят, когда разволнуются.

Вернулся Гранада и застонал, увидев, что Секундина сидит на полу, укрыв голову и обнажив белые бедра. Он ткнул в нее забинтованным пальцем.

— Уберите ее, не то она у меня насидится.

Мне не удалось ее уговорить — я ведь адвокат, а значит, хитрее полицейских и вероломнее врачей. Падилья вежливо отодвинул меня, поднял ее на ноги, убедил не падать снова, улещивая и подталкивая, вывел в коридор, и она покорно пошла с ним сквозь строй закрытых дверей справа и слева.

— Что случилось? — спросил дежурный сержант.

— Она укусила Гранаду.

— Да неужто?

Дверь нашей квартиры открывается прямо в гостиную. Свернувшись в клубочек, Салли спала в углу дивана. На ней был стеганый халат — мой подарок на ее двадцатитрехлетие. В тусклом свете прикрученной лампы ее расчесанные щеткой волосы сияли, как золото.

Я стоял и смотрел на нее. Она пошевелилась во сне и причмокнула губами — как младенец, подумал я. Если бы не грушевидный живот и налитые груди, распиравшие халат, она сошла бы за двенадцатилетнюю девочку. Но мысль, что ей вдвое больше, меня ничуть не огорчила.

На цыпочках пробравшись в кухню, я зажег свет над плитой и заглянул в духовку. Газ был выключен, но дверца была еще теплой. Мой ужин стоял за ней в прозрачной кастрюле. Я поставил кастрюлю на край мойки и принялся за еду, не садясь. Фарфоровые часы глядели на меня со стены сверху вниз, укоризненно показывая двадцать минут первого.

Я услышал, как Салли в тапочках идет через гостиную.

— А, ты все-таки соизволил вернуться домой! — сказала она с порога.

— Погоди! Приговоренный к смерти имеет право в последний раз поесть перед казнью. Ну, пожалуй, не совсем юридическое право, однако традиционно за ним признаваемое. — Я сунул в рот еще кусок барашка и, начав жевать, улыбнулся ей.

Она не улыбнулась в ответ.

— Так тебе и надо, если подавишься!

— Да что ты! Редкая вкуснятина.

— Ты врун, Билл Гуннарсон. Мясо совсем пересохло. Я же слышу, как ты хрустишь, будто собака костью. А я-то так старалась с этим ужином. Честное слово, просто плакать хочется. И не плачу я только тебе назло.

— Мне очень грустно. Но все равно, необыкновенная вкуснятина. Съешь кусочек.

— Я вообще есть не способна, — произнесла она холодно. — Но не беспокойся. Я поужинала. Ждала чуть не до половины десятого. А потом не выдержала и поела одна. Пока ты там шлялся.

— Шлялся не совсем то слово.

— Найди лучше.

— Старался и надрывался. Гонялся за лишним долларом. Создавал себе блестящую репутацию.

— Пожалуйста, не пытайся острить. Смешон ты не больше костыля.

Это меня задело, и я ответил, что при столь блистательных уподоблениях ее остроумия с лихвой хватит на нас обоих. Костыль! Не разрешит ли она мне процитировать это друзьям?

Глаза у нее стали блестящими и матовыми, как циферблат фарфоровых часов на стене.

— Может быть, я не могу соперничать с киноактрисами. Я отяжелела, растолстела, стала физически отталкивающей. Неудивительно, что ты где-то шлялся, а меня бросил в беде.

— Ты не толстая и не отталкивающая. А я не шлялся. В жизни не был знаком ни с единой киноактрисой. И в беде тебя не бросал.

— А что же, по-твоему, беда? Ты ведь даже не позвонил!

— Знаю. Я несколько раз пытался, но все время что-то мешало.

— Что?

— Ну, там, люди и еще всякое, — ответил я неопределенно.

— Какие люди? С кем ты был?

— Погоди минутку, Салли. Мы ведь таких вопросов не задаем. Помнишь?

— Я всегда тебе говорю, где я была, и с кем, и вообще все.

— Если бы я тебе говорил все, то был бы паршивым адвокатом.

— Тебе не удастся всякий раз прикрываться своей профессией.

— Прикрываться?

— Вместо того чтобы прямо признать, что муж ты никакой, — сказала она назидательно. — Когда мужчина старательно избегает возвращаться домой, нетрудно понять, что это означает. Внутренне ты не женат — ты вечный холостяк. Ты не хочешь брать на себя ответственность за жену и семью. Неудивительно, что ты зафиксировался на своих клиентах. Необременительные отношения, деятельность, которая льстит твоему «эго», не накладывая никаких обязательств на твое внутреннее «я».

— О-го-го! — сказал я. — Что ты читала?

— Я вполне способна сама проанализировать свой брак и прийти к неизбежным выводам. Этот брак висит на волоске, Билл.