Росс МакДональд - Полосатый катафалк (Сборник)

— А пошел ты к черту вместе со своими дешевыми угрозами!

— Так я, по-твоему, дешевка? Ты меня обозвал грошовым гангстером. И дал маху. У моего д-деда тут в горах была летняя вилла. Люди приезжали специально посмотреть на нее. Не говоря уж о его землях в долине. Я не п-подонок какой-нибудь.

— Но почему, собственно, дед мешает тебе быть подонком?

— Так у меня же здесь корни, понял? Для юриста вы глупы. Мой д-дед купался в золоте. У него было два дома. Б-большие.

— А зачем сообщать это мне? (Чума на оба его дома!)

— Не хочу, чтобы вы с-скончались в невежестве. Притормозите, сейчас надо будет свернуть.

Поворот был отмечен небольшим камнем, торчавшим из срезанного откоса. Какой-то псих или пророк вывел на камне белой краской: «Мы умираем каждый день».

Я свернул на щебенку, размытую дождями бесчисленных зим. Крутой склон справа был весь в узорах эрозии. С другого бока лунный свет заливал вершины деревьев на дне каньона. Негромко и тоскливо заухала сова.

Я остро воспринимал все это — непривычность и красоту. У меня мелькнула мысль сделать крутой поворот влево вниз, сжимая руль и полагаясь на судьбу, — пусть деревья поймают меня, если смогут. Видимо, я каким-то образом выдал свои мысли, потому что Гейнс сказал:

— Не советую. Если попробуете, вы уже п-покойник. Ведите машину с-спокойно до в-ворот.

Я подчинился. Однако мое терпение истощалось, как и оставшееся мне время. Меня тяготило, что я не могу прочесть мысли Гейнса, как он сейчас прочел мои. Видимо, он назначил меня на какую-то роль в своих фантазиях. Ему хотелось уничтожить меня, и ему хотелось произвести на меня впечатление. Обе половины этой двойной роли были равно опасны.

Машина завершила длинную дугу подъема, и лучи фар ткнулись в каменные квадратные столбы ворот. Проржавевшие чугунные створки косо висели на полураспавшихся петлях.

— Въезжайте. Мы прибыли, Джеймс. Вот оно — фамильное поместье. — В его голосе пряталась жутковатая сардоническая печаль.

Подъездная аллея заросла бурьяном — он прошелестел по дну машины. Справа и слева в лунном свете висели эвкалипты, как фигурный туман, сгущающийся в облако. В конце аллеи темнел массивный силуэт дома.

Он был двухэтажным, каменным, с круглой каменной башней — воздвигнутый в пику времени, но время и стихии завершали победу над ним. Горные ветры сорвали черепицу, оставив в крыше зияющие дыры. Окна верхнего этажа лишились всех стекол, окна нижнего этажа были зашиты досками. В одном сквозь щели между ними брезжил свет.

— Девочкой моя мать проводила тут летние месяцы. — И, словно завершая эту мысль, Гейнс добавил: — В-вылезай. Я за тобой. Одно неверное движение, и я стреляю. Понял?

В окружающем безмолвии его голос звучал жидко. Землю усеивали кучки сухих листьев, обломившиеся ветки и скрученные полоски коры. Они трещали под нашими ногами. Луна выглядывала из тюлевого облака, точно прыщавая блондинка у занавешенного окна, разбуженная нашими шумными шагами. Наши тени, подергиваясь, пересекли веранду и удлинили дверь, слившись с мраком над ней.

Гейнс выставил из-за меня ногу и пнул родовую дверь. Отозвался женский голос, крикливость которого приглушила тревога:

— Кто там?

— Ларри. Открой. Я привез друга.

Заскрипел засов. Дверь приоткрылась на дюйм, затем на фут. Из нее выглянула женщина, которая называла себя Холли Мэй.

— Какого еще друга? У тебя нет друзей.

Она привалилась к косяку, щуря глаза. К углу рта прилипла погасшая сигарета. От всей ее фигуры исходило ощущение дремлющей опасности, резкое, как запах.

— Ну, не совсем друг, — ответил Гейнс. — Адвокат, которого нанял Фергюсон.

— С чего ты надумал волочь его сюда?

— П-подобрал его в Маунтин-Гроуве. Оставить его порхать на воле я не мог.

— Ну, так не торчи там. Веди его сюда.

Гейнс втолкнул меня в дверь револьвером. Женщина задвинула засов. Мы прошли по обширному темному коридору в еще более обширную комнату.

Ближний ее конец был освещен бензиновым фонарем, стоявшим в углу. Шипящий круг яркого света со злобной дрожью озарял скудное хозяйство Гейнса и женщины: парусиновый спальный мешок на голом полу, садовую скамью, выбеленную дождем и солнцем, кучку тлеющих углей в огромном камине, хлеб, сыр и открытую банку фасоли на газетном листе с фотографией Донато под простыней. Когда же они начнут тратить фергюсоновские деньги? Или преступление они совершали, только чтобы дойти вот до этого? Заключить мимолетный немыслимый брак в углу рухнувшего прошлого?

— В-встань спиной к стене у камина, — приказал Гейнс. — По ту сторону от фонаря. И стой смирно, слышишь?

Я молча встал у стены.

— Ты слышал, что я сказал? Отвечай!

В первый раз у меня появилась возможность его рассмотреть. Он выглядел красавцем, если не вглядываться слишком пристально. Но глаза у него были маленькие и блестели угрожающе-бессмысленно. Они двигались, притягиваемые женщиной, как металлические шарики за магнитом. Ее присутствие словно сфокусировало его личность, но и измельчило ее.

Он стоял, упершись ладонью в бедро, а в другой руке держал револьвер и как будто позировал фотографу. Бунтарь без цели — много лет спустя и все так же без цели, или актер в поисках роли, высматривающий преступление, которое заполнило бы его пустоту. Мне стало ясно, что его жизнь состояла вот из таких стоп-кадров, которым вспышки злобы, припадки ярости придавали видимость поступков.

— Ты меня слышишь, Г-гуннарсон? Отвечай!

Я молчал. Он тревожно взглянул на свой револьвер, словно тот мог подсказать ему, как поступить, и, повернувшись у него в руке, стать ключом, отмыкающим дверь взрослости. Револьвер подпрыгнул. Пуля впилась в пол у моих ног, обдав их щепками.

Под замирающее эхо выстрела женщина сказала:

— Брось играть с револьвером, Ларри. Мы в горах не одни.

— Снаружи ничего не слышно. Стены слишком толстые. Я, когда был мальчишкой, приезжал сюда стрелять по мишеням.

— Мишеням-людям? — сказал я. — Твое детское увлечение?

Женщина захихикала, как сломанный ксилофон. Вопреки неряшливому виду, слипшимся веревочкам искусственно белокурых волос и бедрам, выпирающим из мужских джинсов, она приковывала к себе внимание. Глаза на белом замерзшем лице сияли синим пламенем паяльной лампы.

— Смотри, смотри, адвокат. Чтобы тебя подольше хватило.

— Вы куда-то уезжаете, Хильда?

— Э-эй! — сказала она Гейнсу. — Он знает мое настоящее имя. С чего тебе взбрело называть ему мое настоящее имя, дурак?

— Т-ты меня д-дураком не обзывай! Я тебя в сто раз умнее.

Она шагнула к нему.

— Раз уж ты такой гений, зачем ты его сюда приволок? Он знает меня. Знает мое имя. Паршивей не придумать.

— Ему все выложили твоя мамаша и Дотери. Не знаю, как он на них вышел, но я его сцапал перед их лавкой в Г-гроуве.