Дональд Уэстлейк - В колыбели с голодной крысой

— Я поднялась наверх, — сказала она. Ее голос оставался таким же бесцветным, лишенным эмоций. — Он лежал на своей кровати. Он был убит, и револьвер валялся на полу рядом с кроватью. Полиция считает, что это был тот же револьвер, из которого убили Гамильтона.

— И это случилось, пока вы ходили в магазин?

— Да. Когда я уходила, он был жив. Мы говорили с ним о вас. Он был жив и еще пошутил, говоря, что я позволила маслу убежать, и я пошла в магазин... Он был жив, когда я уходила...

— Постойте! Постойте! — Я бросился к ней, упал на одно колено и взял ее руки в свои. Она сидела слегка откинув голову назад и говорила отрывисто, с трудом, голос то и дело срывался. Я пытался согреть ее руки, холодные и безжизненные. — Подождите! — закричал я, пытаясь прервать поток ее слов. Она вздрогнула, замолчала, ее взгляд остановился на мне. И она разрыдалась.

Я сел на диван рядом с ней, обхватив ее за плечи, и она доверчиво прижалась ко мне. Она плакала навзрыд, тело ее отчаянно сотрясалось от горя и отчаяния. Невыносимо было сознавать при этом полное свое бессилие помочь ей чем-то или облегчить страдания. Я проклинал себя за идиотские вопросы, которые и послужили причиной истерики. Она неизбежно должна была рано или поздно осознать случившееся, но из-за меня это произошло раньше, чем хотелось бы, и потому ее реакция была столь болезненной.

Не знаю, сколько прошло времени, но постепенно ее рыдания стихли, казалось, она окончательно обессилела и не могла уже говорить, а только отчаянно ловила ртом воздух. Я продолжал сжимать в объятиях ее изящную, нежную фигурку, такую хрупкую, что казалось, она рассыплется под давлением горя, не выдержит такого напряжения. В какой-то момент я попробовал высвободить ее из своих объятий, но она воспротивилась этому, вцепилась в меня еще крепче, и мы просидели так еще некоторое время, пока она не устала и не отпустила меня. Я поднялся, все еще поддерживая ее одной рукой, и осторожно положил на диван. Ее лицо распухло и покраснело от слез, но не лишилось очарования. Да, теперь она выглядела старше. И необычайно чувственно-привлекательной. Однако эта чувственность была отнюдь не безобидной: внезапно я почувствовал пробудившуюся во мне нежность. И желание.

Я испытывал острое чувство вины перед ней: сначала из-за своей вопиющей бестактности, а теперь еще и из-за пробудившегося во мне желания. Я хотел загладить свою вину, сделать ей что-нибудь приятное и поэтому спросил:

— Не хотите кофе?

— Нет, — прошептала она. — Пожалуйста. — Она уткнулась лицом в спинку дивана.

Я растерянно осмотрелся вокруг.

— Я приду попозже, — сказал я. — Завтра или как-нибудь еще.

— Нет, — прошептала она так тихо, что я едва расслышал. — Пожалуйста, останьтесь.

Вот я и остался. Я сел в кресло, стоявшее в углу гостиной, и не сводил с нее глаз. Она лежала неподвижно, сложив руки на груди, отвернув голову к спинке дивана, так что я не видел ее лица. Ее черные волосы были растрепаны.

Теперь я размышлял над тем, что она мне рассказала. Гар был мертв, убит, застрелен. Я вспомнил слова капитана Уиллика: “застрелен насмерть”, а теперь это случилось во второй раз. Живое человеческое существо превратилось в разлагающуюся массу. Застрелен насмерть.

Без сомнения, тем же самым человеком и из того же оружия. Но на этот раз он оставил револьвер, а после первого убийства хорошенько его вычистил. Смог ли он так же хорошо отмыть свои руки? Интересно, не оставлял ли этот неведомый убийца кровавые следы на всем, до чего дотрагивался. Не остаются ли его кровавые следы всюду, куда ступает его нога?

Я вспомнил “Портрет Дориана Грея”: у каждого человека есть собственный портрет, хранящийся у него внутри. На убийце не может быть никаких отметин, по крайней мере снаружи. Его надо будет найти каким-то другим способом.

Почему он убил Гара? Потому что Гар, точно так же как Чарлз Гамильтон, представлял для него опасность. Оба вступили в контакт с людьми из профсоюза, причем один из них располагал информацией, которая могла бы повредить убийце, другому было известно о существовании такой информации. Гар вступил на тот же путь, который привел Чарлза Гамильтона к его открытию и — к смерти. Гара он тоже привел к смерти.

А затем мне пришла еще одна мысль. Двадцать пять человек поставили свои подписи под вторым письмом, которое Гамильтон отправил в профсоюз, и двое из них уже мертвы. Погибнет ли еще кто-нибудь из них? Все же на этот раз убийца оставил свой револьвер, как бы объявляя, что завершил то, что считал нужным сделать.

О чем теперь думают Джерри и Бен? О чем думает капитан Уиллик? Уолтер все еще находился в тюрьме, когда был убит Гар, а у меня есть два свидетеля, обеспечивающие мне стопроцентное алиби. Комедия, которую полиция разыгрывала вокруг следствия по делу об убийстве Чака Гамильтона, закончилась не только провокацией в отношении ни в чем не повинных граждан из Вашингтона, но и ко второму убийству. Я прекрасно понимал, что истинные виновники убийств не будут привлечены к ответственности. Больше озабоченная тем, чтобы угодить мистеру Флейшу, а не поисками убийцы, местная полиция по существу развязала ему руки. Интересно, думал я, осознал ли свою вину лицемерный капитан Уиллик?

Время медленно двигалось, а девушка по-прежнему лежала неподвижно на диване. Некоторое время спустя я оглядел комнату, и снова мне бросилась в глаза опрятная простота меблировки; я решил, что всем этим, конечно, занималась внучка, а не дед. Гар не показался мне человеком, который придает значение домашнему уюту.

На столе стояли часы с циферблатом в золотистой оправе и с такими же золотистыми стрелками. Часы показывали без десяти двенадцать. Я спохватился: Фил и Джордж, наверное, обеспокоены моим исчезновением и скорее всего считают, что меня похитили. Поскольку здесь мне делать было нечего, я решил, что должен вернуться к ним.

Я поднялся.

— Извините меня, — сказал я, — мисс... — Я до сих пор не знал, как ее зовут.

— Элис Макканн, — сказала она; ее безжизненный голос был приглушен спинкой дивана, к которому она все еще прижимала свое лицо.

— Мисс Макканн, я действительно должен возвращаться в мотель. Мои друзья будут обо мне беспокоиться.

— Да. — Она села одним рывком и повернулась ко мне. — Спасибо, — сказала она.

— За что? Единственное, что я сделал, это довел вас до слез.

— Вы сидели со мной. Спасибо.

— Я вернусь позже, когда вы скажете. Мы должны поговорить.

— Сегодня вечером. Я тоже должна вам что-то сказать.

— Хорошо. — Я подавил улыбку бурного восторга при этих ее словах — может быть, Гар до чего-то докопался и рассказал ей об этом? Но у меня хватило ума не торопить события. — Я сейчас должен идти, — сказал я.