Рэймонд Чандлер - Сестричка

Я прислонился к дверце.

– Почему мисс Уэлд не позвонила мне?

– Не могла. Не знала номера и очень торопилась.

– Почему?

– Видимо, улучила минутку, когда кто-то вышел из комнаты.

– А где это место, откуда она звонила?

– Названия улицы я не знаю. Но дом найти могу. Потому и приехала.

Садись быстрей, и едем.

– Может быть, сяду, – сказал я. – А может, и нет. Преклонный возраст и боль в суставах вынуждают меня быть осторожным.

– Всегда острит, – сказала Долорес. – Очень странный человек.

– Острю всегда, когда уместно, – возразил я. – А человек самый обыкновенный, с одной-единственной головой, которой иногда здорово достается. И обычно все начиналось так же, как и сейчас.

– Сегодня будем предаваться любви? – негромко спросила она.

– Точно не знаю. Видимо, нет.

– Ты не пожалеешь о потерянном времени. Я не из тех химических блондинок, о кожу которых можно зажигать спички. Не из бывших прачек с большими костлявыми руками, острыми коленками и непривлекательной грудью.

– Давай, – решив перейти на «ты», предложил я, – хоть на полчаса забудем о сексе. Штука это замечательная, как шоколадный пломбир. Но бывают времена, когда ты скорее перережешь себе горло, чем будешь есть его. Я, наверное, предпочту поступить сейчас именно так.

Обойдя машину, я сел за руль и завел мотор.

– Нам на запад, – распорядилась Долорес, – через Беверли-Хиллз и дальше.

Я выжал сцепление, сделал поворот и по бульвару Сансет поехал в южную сторону.

– Пистолет у тебя при себе? – спросила Долорес и достала одну из своих длинных коричневых сигарет.

– Нет. Зачем он?

Внутренней стороной левой руки я ощупал в наплечной кобуре «люгер».

– Так, пожалуй, и лучше. – Долорес вставила сигарету в маленькие золотые щипчики и прикурила от золотой зажигалки. Большие черные глаза, казалось, поглотили полыхнувший ей в лицо свет.

Я свернул с бульвара на запад, и нас, вместе с машиной, поглотили три ряда мчащихся невесть куда и невесть зачем лихачей.

– Что стряслось у мисс Уэлд?

– Не знаю. Она лишь сказала, что попала в беду, очень испугана и нуждается в тебе.

– А ты не могла придумать истории поубедительней?

Долорес не ответила. Я остановился у светофора, повернулся и взглянул на нее. Она тихо плакала в темноте.

– Я бы и волоска не тронула на голове Мэвис Уэлд, – сказала она. – И не жду, что ты мне полностью поверишь.

– С другой стороны, – сказал я, – пожалуй, отсутствие убедительной истории говорит в твою пользу.

Долорес стала придвигаться ко мне.

– Сиди где сидишь, – остановил я ее. – Мне пока еще нужно вести эту колымагу.

– Не хочешь, чтобы я положила тебе голову на плечо?

– Но не при таком движении.

В Ферфексе я остановился перед зеленым светом, чтобы позволить какому-то человеку сделать левый поворот. Сзади раздались неистовые гудки.

Когда я тронулся, задняя машина вывернула на соседнюю полосу, поравнялась со мной, и толстый водитель в майке крикнул:

– Валялся бы в гамаке!

И рванул вперед, так заезжая на мою полосу, что мне пришлось тормознуть.

– Когда-то этот город мне нравился, – начал я, чтобы только не молчать и не думать слишком уж напряженно. – В давние, давние времена. Тогда вдоль бульвара Уилшир росли деревья. Беверли-Хиллз был захолустным городком.

Уэствуд представлял собой голые холмы, участки продавались по тысяче сто долларов, и никто их не брал. Голливуд был горсткой каркасных домиков вдоль междугородного шоссе. Лос-Анджелес был просто большим городом, сухим, солнечным, с уродливыми строениями, без шика, но добродушным и мирным. О былом климате только вспоминают. Люди спали на верандах.

Немногочисленные круги причисляющих себя к интеллектуалам нарекли его американскими Афинами. Это, конечно, были не Афины, но и не трущобы с неоновым светом.

Мы проехали Ла-Сьенегу и свернули на Стрип. Ресторан «Танцоры» сиял огнями. Веранда была переполнена. Стоянка автомобилей напоминала муравьев на ломтике перезрелого плода.

– А теперь у нас развелись владельцы ресторанов, вроде этого Стилгрейва, – продолжал я. – Развелись грубияны, вроде того толстяка, что заорал на меня из машины. Появились богачи, снайперы, дельцы, работающие под проценты, парни, стремящиеся быстро разбогатеть, громилы из Нью-Йорка, Чикаго, Детройта и Кливленда. Появились шикарные рестораны и ночные клубы, которыми они заправляют, отели и многоквартирные дома, которые им принадлежат, воры, мошенники и женщины-бандиты, которые там живут.

Торговцы роскошью, женоподобные художники-декораторы, модельеры одежды для лесбиянок, подонки большого безжалостного города, безликого, словно картонный стаканчик. В наших распрекрасных пригородах какой-нибудь папочка, разувшись, читает перед окном, из которого открывается прекрасный вид, спортивные новости и воображает себя представителем высшего класса только потому, что у него есть гараж на три машины. Мамочка перед шикарным туалетным столиком пытается закрасить мешки под глазами. Сыночек же висит на телефоне и названивает школьницам, которые и двух слов-то связать не могут, но уже носят в косметичках противозачаточные средства.

– Во всех больших городах – то же самое, амиго.

– В городах, заслуживающих этого названия, есть еще кое-что: какое-то индивидуальное лицо, хотя и под слоем грязи. У Лос-Анджелеса есть Голливуд, но он его ненавидит. Хотя с Голливудом ему повезло. Без Голливуда это был бы город заказов по почте. Все, что есть в посылочных каталогах, лучше приобретать не здесь.

– Ты зол сегодня, амиго.

– У меня неприятности. Масса неприятностей. И еду с тобой я лишь затем, чтобы перед лицом новой забыть о старых.

– Ты что-то натворил? – спросила Долорес и придвинулась поближе.

– Обнаружил несколько трупов, – ответил я. – Дело тут в точке зрения.

Полицейские не любят, когда эту работу выполняем мы, дилетанты. У них есть своя служба.

– Что они сделают с тобой?

– Могут выгнать из города, и черт с ним. Не прижимайся. Этой рукой мне нужно переключать передачи.

– С тобой очень трудно ладить. – Долорес раздраженно отодвинулась. – На Лост-Каньон-роуд сверни налево.

Вскоре мы проехали университет. Все фонари в городе уже были включены и стелились широким ковром к югу почти на бесконечное расстояние. Над головой, снижаясь, гудел самолет, оба его сигнальных огня попеременно мигали. На Лост-Каньон-роуд я свернул направо, обогнув ведущие в Бэл-Эйр большие ворота. Дорога, петляя, пошла в гору. Там было очень много машин, их фары яростно сверкали на вьющемся белом бетоне. Над дорогой дул легкий ветерок. В нем был аромат дикого шалфея, едкий запах эвкалиптов и мягкий запах пыли. На склоне холма ярко светились окна. Мы проехали большой белый двухэтажный дом, ценой, должно быть, тысяч в семьдесят долларов. На его фасаде была резная надпись: «Пирамида Террьерса».