Рэймонд Чандлер - Сестричка

Отхлебнув из стакана половину содержимого, я стал ждать, когда по телу разойдется тепло. Когда оно разошлось, я допил остальное и убрал бутылку.

Выбив из трубки пепел, я стал снова набивать ее свежим табаком из кожаного кисета, который подарила мне ко дню рождения одна моя поклонница, по странному совпадению носящая ту же фамилию, что и я.

Набив трубку, я старательно, неторопливо раскурил ее, вышел из конторы и беззаботно, как англичанин, возвращающийся с охоты на тигра, пошел по коридору.

Шато-Берси – дом старый, но отделанный заново. В его вестибюль так и просятся индийские каучуконосы и плющ, однако там стеклянные кирпичи, скрытое освещение и треугольные стеклянные столики. Можно подумать, что отделку производил обитатель сумасшедшего дома. Гамму красок в вестибюле составляют желчно-зеленая, жжено-коричневая, асфальтово-серая и синюшно-синяя. Действует все это так же успокаивающе, как рассеченная губа.

За низкой конторкой никого не было, однако зеркало позади нее могло оказаться прозрачным, поэтому я решил не предпринимать попытки незаметно прошмыгнуть на лестницу. На мой звонок из-за барьера выплыл рослый толстяк и растянул в улыбке полные влажные губы. Зубы его были синевато-белыми, глаза неестественно блестели.

– К мисс Гонсалес, – сказал я. – Она ждет меня. Моя фамилия Марлоу.

– Ну да, конечно, – пробормотал он, руки его дрожали. – Да, конечно.

Сейчас позвоню.

Голос его тоже дрожал.

Толстяк взял телефон, что-то пробулькал в него и снова повесил трубку.

– Да, мистер Марлоу. Мисс Гонсалес сказала, чтобы вы поднимались.

Квартира четыреста двенадцать. – Он хихикнул. – Но вы, наверное, и сами знаете?

– Теперь знаю, – сказал я. – Кстати, ты был здесь в феврале?

– В феврале? В феврале? Да, да, я был здесь в феврале. – Слова он выговаривал очень старательно.

– Помнишь тот вечер, когда перед входом был убит Стейн?

Улыбка мгновенно сошла с его рыхлого лица.

– Вы полицейский?

Голос его стал тонким, писклявым.

– Нет. Но если тебе это не безразлично, у тебя расстегнуты брюки.

Толстяк с ужасом глянул вниз и дрожащими руками задернул молнию.

– Спасибо, – пропищал он. – Спасибо.

И перегнулся через свою низкую конторку.

– Произошло это не перед входом, – зачастил он. Чуть подальше. Почти на углу.

– Стейн жил здесь, не так ли?

– Я не хочу говорить об этом. Никак не хочу. – Он сделал паузу и провел мизинцем по нижней губе. – Почему вы спрашиваете?

– Чтобы ты не закрывал рта. Нужно быть поосторожнее, приятель. В твоем дыхании ощутим запах.

Толстяк залился краской до самой шеи.

– Если вы намекаете, что я пил...

– Курил, – сказал я. – И не просто табак.

Я повернулся. Толстяк не сказал ни слова. Подойдя к лифту, я бросил на него взгляд. Он стоял, опершись ладонями о конторку и, выгнув шею, наблюдал за мной. Даже издали было видно, как он дрожит.

Лифт оказался без лифтера. Четвертый этаж был холодно-серым, ковровая дорожка – толстой. У двери с номером 412 имелась кнопка звонка. Он мелодично прозвучал за дверью, которая тут же распахнулась. На меня уставились красивые черные глаза, мне улыбнулись манящие ярко-красные губы. На Долорес, как и накануне вечером, были черные брюки и красная блузка.

– Амиго! – воскликнула мисс Гонсалес. Я взял ее запястья, свел их вместе так, что сошлись ладони. Чуть-чуть поиграл с ней в ладушки.

Выражение ее глаз было томным и вместе с тем странным.

Выпустив руки Долорес, я прикрыл дверь локтем и протиснулся мимо нее в комнату. Все было, как и в первый раз.

– Тебе нужно застраховать их, – сказал я, коснувшись пальцем одной груди, отнюдь не подложной. Сосок был твердым, как рубин.

Долорес, довольная, засмеялась. Я оглядел квартиру. Она была темно-серой и пыльно-голубой. Не цвета хозяйки, но очень недурна. Ложный камин с газовыми горелками в виде поленьев. Довольно много кресел, столиков и светильников. В углу – скромный маленький бар.

– Нравится моя квартирка, амиго?

– Не говори «квартирка». Слишком по-шлюшьи.

Я не смотрел на хозяйку. Не хотел смотреть. Сел на кушетку и потер лоб.

– Поспать бы часа четыре и пропустить пару стаканчиков. Тогда бы я вновь смог болтать с тобой о пустяках. Сейчас же у меня едва хватит сил на то, чтобы говорить о деле. Но это необходимо.

Долорес подошла и села рядом. Я покачал головой.

– Не сюда. Разговор действительно о деле.

Она села напротив и серьезно поглядела на меня своими темными глазами.

– Ну ладно, амиго, как хочешь. Я твоя девочка – по крайней мере, я охотно была бы твоей девочкой.

– Где ты жила в Кливленде?

– В Кливленде? – Голос ее был очень мягким, почти воркующим. – Разве я говорила, что жила в Кливленде?

– Ты сказала, что познакомилась с ним там.

Долорес задумалась, потом кивнула.

– Я тогда была замужем, амиго. А в чем дело?

– Стало быть, жила в Кливленде?

– Да, – негромко сказала она.

– Как ты познакомилась со Стилгрейвом?

– В те дни было престижным знать кого-то из гангстеров. Наверно, это форма извращенного снобизма. Девицы ходили туда, где, по слухам, собирались гангстеры. Если повезет, в один прекрасный вечер...

– Ты позволила ему подцепить тебя?

Она весело кивнула.

– Вернее, я подцепила его. Он был очень славным. Правда.

– А как же муж? Твой муж? Или не помнишь?

Долорес улыбнулась.

– Брошенными мужьями хоть пруд пруди.

– Ты права. Их можно отыскать где угодно. Даже в Бэй-Сити.

Этим я ничего не достиг. Она вежливо пожала плечами.

– Не сомневаюсь.

– Им может быть даже выпускник Сорбонны. Он даже может предаваться мечтам, практикуя в жалком маленьком городишке. Ждать и надеяться. Это словосочетание мне по душе. В нем есть поэтичность.

Вежливая улыбка не сходила с красивого лица Долорес.

– Мы не находим общего языка, – вздохнул я.

– Никак не находим. А надо бы найти.

Я опустил взгляд на свои пальцы. Голова у меня болела. Я был совершенно не в форме. Долорес протянула мне сигареты в хрустальной коробке, и я взял одну. Свою сигарету Долорес вставила в золотые щипчики. Ее она взяла из другой коробки.

– Хочу попробовать твоих, – попросил я.

– Но мексиканский табак многим кажется очень крепким.

– Без добавок, – сказал я, глядя на нее. Потом решил не настаивать. – Нет, ты права. Мне он не понравится.

– В чем смысл этого эпизода? – настороженно спросила Долорес.

– Швейцар курит марихуану.

Она неторопливо кивнула.

– Я предупреждала его. Несколько раз.

– Амиго, – сказал я.

– Что?

– Ты употребляешь не так уж много испанских слов, верно? Может, ты их не много и знаешь. «Амиго» – совсем уж затверженное слово.

– Надеюсь, мы не будем вести себя, как вчера днем? – протянула она.