Валерий Гусев - Вольный стрелок

В дальнем от двери углу стоял топчан, покрытый медвежьей шкурой. На нем же лежала чапаевская бурка. Еще какие-то шкуры висели по стенам. На них – шашка в черных ножнах с серебряными обоймицами, карабин и бурский патронташ, похоже, набитый патронами; кинжал, оправленные в серебро рога, портрет Сталина. На полках – глиняная посуда, медные блюда и узкогорлые кувшины, бокалы. На полу – бочонок вина, литров на десять. На дверной коробке, на ржавом гвозде – армейский переговорник – прямая связь с кабинетом Мещерского, стало быть.

– Садись. – Анчар кивнул на топчан и придвинул к нему низенький столик. Поставил на него тарелку с сыром и зеленью, тарелку с чищеными орехами. Снял со стены два рога, наполнил их. Один протянул мне, другой высоко поднял.

– У меня нет своего дома. И этот дом, чужой, я знаю, – последний. Но, пока я здесь живу, этот дом будет и твой дом. Всегда, когда тебе нужно. И в радости, и в беде. И в солнце, и в снег. И в нужде, и в богатстве. За чем сюда придешь, то и получишь. Здравствуй долго. Как горы и море. Арчил правильно сказал!

Мы выпили сразу по полному рогу – невозможно было оторваться. Это было то же волшебное вино. От него печаль уходила прочь, а радость становилась много мудрее от капли грусти на дне бокала.

– Мы с тобой задружим, – снова зарокотал Анчар. – Кунаки будем. Ты – мужчина. Воин. Умеешь свое дело. Таких люблю, их мало стало. – Он снова налил вина. – Теперь ты скажи.

– Выпьем, Анчар, за то, – искренне пожелал я, – чтобы дом этот уцелел. А мы все, кого свела здесь судьба, остались живы.

– Зачем так плохо думаешь? – Он сел рядом со мной, дружески положил руку на плечо – я чуть не врезался носом в стол. – Мы не боимся врага, так? Потому что должны защитить друзей. От этого большая сила в бою приходит.

У меня нет здесь друзей, подумал я. И у тебя, Анчар, тоже. У нас с тобой хозяева. Не знаю, чем платит тебе Князь, мне он платит долларами. От этого, думаешь, большая сила приходит? Не замечал.

Не заметил я и того, как в моей руке вновь оказался наполненный рог.

– Ты родился далеко от меня, – мудро сказал Анчар. Я согласился. – И раньше меня. Я тоже родился далеко от тебя. – Трудно с этим спорить. – Но позже. Поэтому нужно выпить на спасибо за то, что мы пришли друг к другу. Что нам не помешало время. И долгий путь.

Осушив и третий рог, я оценил мудрость этой мысли, но она стала ускользать от меня. Ее заволакивало туманом…

Мы распахнули дверь и сели на пороге. Хорошими силуэтными мишенями – светлый прямоугольник двери, свет за нашими спинами.

Полная луна изо всех сил боролась с облаками. Бежала от них в холодном черном небе. Такая одинокая и беззащитная. Как

человек.

Анчар повел рукой с зажатой в ней трубкой:

– Тебе здесь нравится?

– Вообще – да, а в целом – нет.

Анчар задумался. Надолго. Пытался понять. Потом выдал:

– Совсем правильно сказал. Мне тоже так. Я говорил Князю: здесь нельзя строить дом. Это плохое место. Гиблое. Но он плохо слушает других людей. Только себя.

И с этим я горячо согласился. Внутренне. Он продолжал:

– Это место Черное ущелье зовут. Здесь черные монахи жили. Давно. Потом их прогнали. Но они снова приходят. Ночью. Так говорят. Легенда.

Этого еще не хватало.

– Какого хрена им здесь надо?

– Они приходят за черепами.

– За нашими? – уточнил я. Это не маловажно в общем-то. Для меня в первую очередь.

– Нет. За своими.

Очень понятно объяснил. Простыми словами, главное.

– Там, наверху, они жили, в задней скале. Монастырь в ней вырубили. Такой коридор внутри есть. С одной стороны это… комнаты…

– Кельи.

– Кельи, да. С другой – окна.

Вот оно что проглядывает сквозь зелень темными пятнами.

– В кельях, да? – там дырки в стене. Как полки…

– Ниши.

– Да, ниши. В них черепа стоят. За чем? – никто не знает. Они за ними в лунную ночь ходят.

Интересно посмотреть, как они ходят.

– А как бы туда забраться?

– А никак. По стене не влезешь. Сверху не спустишься. Сбоку не пройдешь.

Ну-ну. Батарейку из окна тоже не выронишь, да? И череп случайно не столкнешь?

Облака окружили луну, заставили сдаться. С моря поднялся туман и завершил ее поражение.

Мы вернулись в саклю. Я завалился на топчан. От бурки пахло гражданской войной.

– У тебя тут мышей нет?

– Боишься? – с серьезной озабоченностью спросил Анчар. – Не бойся. Всех вырубил.

Он снял со стены шашку, вытянул ее с хищным, шипящим свистом из ножен. Поиграл кистью – клинок заплясал в воздухе, бросая по сторонам яростные блики. Похвалился:

– Черкесская шашка. Самая древняя. – Сунул клинок мне под нос. Я едва его спас, увернувшись. – Видишь надпись? По-арабски написано: «Работал мастер Али, сын Хаджи Бека», называется. Вах!

Я трепетно склонился над лезвием. Шевеля губами (ма-ма мы-ла ра-му), провел пальцем по едва различимой гравировке. Виновато поднял голову:

– Я по-арабски свободно говорю. А вот читаю только со словарем. У тебя нету?..

Пряча в усах улыбку, Анчар качал головой в восторге от моих познаний. Или юмора. Идиотского.

– …И в черкесских шашках не понимаю, – признался я. – В моей коллекции – только дагестанские. Причем клинки – амузчинские, а рукояти – кубачинские. А лучше всего – шашки толовые. Так сказал?

– Опять шутишь над Арчилом? Не смейся. Шашка – верный друг. У него патроны никогда не кончаются…

И не начинаются, по-моему.

– …Шашка – молния. Сверкнет – и один голова здесь упал, другой – туда покатился, четвертый пополам раскололся: один глаз направо, другой налево. Вах!

Шашка сверкала над его головой, резала воздух, оставляя в нем видимый свистящий и блестящий след. Прямо Гаянэ, танец с саблями.

Эх, харчо, наивное дитя гор. Ввалят они нам в дом всего-то пару гранат подствольником – и нет твоей шашки. Один глаз направо ушел, другой налево, его догонять.

– Дед научил, – выдохнул Анчар и бросил шашку вверх. Она сделала под потолком послушный поворот, словно лошадь на корде, и, упав, вонзилась в стол между двумя тарелками, закачалась, сверкая. – А его тоже дед учил. Другой. Который старше. Надо выпить за предков, – спохватился. – Они были воины.

– А дед твой за чьих воевал?

– Как? – Анчар тронул пальцем ус. – Что спрашиваешь?

– За белых или за красных?

Он опять задумался. И уклонился, сказав важно и веско, подняв палец:

– За Родину!

– Тогда выпьем.

Потом Анчар вкатил в саклю другой бочонок. И стал учить меня грузинским застольным песням. В них было много добрых, мудрых, красивых слов. Но я ничего не запомнил.

Потом мы сидели в обнимку на топчане и, раскачиваясь, как пьяные матросы, пели: «По аэродрому, по аэродрому…», совершенно забыв о своих обязанностях по охране здоровья наших дорогих хозяев.