Валерий Гусев - Вольный стрелок

И они это сделали. Бороду, правда, оставили, а голову «подровняли». Хорошо, что у нас не было зеркала (Женькино в косметичке не в счет, что в него разглядишь, одни фрагменты), иначе я бросился бы в пропасть…

Анчар выпустил меня из своих лап, отступил на шаг, чтобы во всем объеме оценить Женькино творчество (от слова натворить, полагаю).

Я с гаснущей надеждой смотрел ему в глаза.

Мне показалось, что он сейчас рухнет на колени в глубоком раскаянье. Но он устоял, только проворчал:

– Ты ошибилась немного, Женечка. Лучше бы я тебя не пускал. Лучше бы подарила ему кепок. Как мне. Не так жалко.

Так, да? Понятно: Сердце мое упало на самое дно организма. Конечно, Анчар прав – кепок можно снять и утопить, а изуродованную голову?

Но Женьку ничуть не смутила такая оценка ее трудов (а что ее вообще смутить может?) – севильский цирюльник. Она сняла с очага ведро с горячей водой:

– Раздевайся.

– Ощипали, – безнадежно ворчал я, пуская слезы. – Теперь шпарить будут. А потом на шампур, да?

И зачем я только бежал из-под стражи? Ради новых мук?

– Какой шампур? – возмутился Анчар. – Какой шашлык? Ты посмотри на свои кости! Это не кости, да. Это две слезы.

Сформулировал.

После мытья Женька безжалостно погнала меня, голого, под душ.

Вот этого я ей никогда не прощу. И ни за что на ней не женюсь. Я догадывался по утрам, что она мазохистка. Оказывается, она еще и садистка.

– А теперь – бегом под шкуру, – скомандовала Женька, когда я закоченел под ледяной водой.

– Вместе? – с надеждой спросил я, стуча зубами. Почище монастырского колодца, стало быть.

– Вместе нельзя, – покачала головой Женька. – Этого тебе уже не выдержать.

Я смирился. И проснулся бодрый, свежий, холодный – как Женька.

Ясный – как месяц над морем.

Все, отпуск по болезни кончился.

Я встал со своего одра, присел к костру, прикурил от уголька сигарету.

– Когда Мещерских хороните? – спросил Анчара.

– Все узнаю, – успокоил он меня.

– Зайди к Володе, он поможет. – Я отстегнул пачку долларов: – Все должно быть путем, Арчи.

– Арчи не знает, да?

– В одном месте, рядом. Памятник. Служба…

– Это нельзя. Он сам себя убил, так?

Тут я возмутился:

– Нет, не так! Он не сам себя убил. Ты знаешь…

– Жизнь всех убивает, – непонятно согласился Анчар.

– А кто что знает? – поддержала меня Женька. – Возьмем еще и этот грех на наши души. Да и Вита с ним.

– Возьмем, так, да! А что на камне напишем? На прощание.

Я было подумал красиво: «У них было все. Но очень недолго», но мне стало стыдно.

– Напишем так: «Мещерские – Вита и Саша». И день смерти.

Анчар все время смотрел на меня. Каким-то непонятным взглядом. Но я его понял.

– Арчи, все правильно. Они теперь вместе.

– Все равно, – признался он, – большой камень на сердце.

– Большой, – согласился я. – Тебе было очень тяжело. Но ты сделал, как тебя просила Вита.

– Очень тяжело, – повторил Анчар. – Очень, да. Еще раз так тяжело. Будто маленькую сестру убил.

И он вышел из пещеры.

Следующим утром Женька надела на палец кольцо Мещерского, и они с Анчаром ушли. Их не было полных два дня. Вернулись молчаливые, заплаканные.

– Как добирались? – спросил, чтобы отвлечь их от печали.

– На машине, как, – коротко ответил Анчар.

– У гостиницы стояла, да?

– Стояла, как догадался? Но совсем другая. Иностранная марка.

Уж не та ли, что Женьку увезла? Она кивнула, чуть улыбнувшись.

– Оставим ее себе, – решил я. – В угоне наверняка не будет числиться.

– Какой угон, слушай? – возмутился Анчар. – Сами отдали.

– А это как?

Просто интересно, Анчар ведь без оружия уходил.

– Как-как? – передразнила Женька. – Не знаешь, как? Выбрал Анчар тачку (я ему показала), сел за руль. Тут какой-то хмырь в белом грязном пиджаке выскакивает из гостиницы. Анчар говорит: это для Серого. Тот – в струнку и отдал честь…

– И ключи, – добавил Анчар. – Уважают тебя.

– Благодарны, – уточнил я. – За то, что я их на косе не положил. Из твоего «Максимова». Ладно, машина нам кстати. Вы цветы от меня догадались положить?

– А то нет, – вскинулась Женька. – Все сделали как надо. Потом вместе съездим. Как тучи развеются.

– Как там, на вилле? – спросил я Анчара.

– Там нехорошо. Чайки улетели все. Вороны появились. Нехорошо.

– Разгоним – время придет. А на Москве что? – это у Женьки. – Какие новости?

– Светлов тебе привет передал. И наилучшие пожелания. К Баксу они уже подбирались, с другой стороны. Но он слинял. Предполагают, что где-то здесь он.

– Где ж ему быть? А шифровка?

– Все сделали, еще при мне. Как ты и предполагал, там были заложены координаты всех точек, по которым рассредоточена коллекция – музеи, частники, еще какие-то адреса и люди. Я уезжала, уже изъятие начали, Светлов мгновенно развернулся. Он тебя очень хвалил. – Женька помолчала – говорить ли? – Просил с ним связаться, дело к тебе есть.

– Не могут без Серого?

– Ну никак. Но я ему сказала: Серый на пенсию идет, женится и дом будет строить. Большой и светлый. Так, да? – это уже грозно, нахмурив брови.

– Кто меня с такой прической возьмет?

– Найдется дура, – успокоила меня Женька. – Ребята, спать хочу – не могу. Устала. Ты чем тут без нас питался? Акридами небось? Мы припасы привезли. Правда, часть по дороге спрятали, не осилили тащить. Вы перекусите.

И Женька юркнула под шкуру.

– Володя для меня ничего не передавал? – спросил я Анчара, когда он завесил вход в пещеру – в горах по ночам уже холодно было – и сел у огня.

– Передавал, – он залез за пазуху, – вот. Телеграмма тебе из Москвы.

Я развернул бланк: «Информация для Серого двоеточ ху тире сорок пять процентов зпт жо тире двадцать пять зпт бы тире шестьдесят тчк безумно любящая Женечка».

Вот постаралась, от всей души. На три буквы сто тридцать процентов набрала. По ее раскладу выходит, стало быть, что остальные буквы в русском языке вообще не употребляются.

Я улыбнулся, представив, какой шум Женька подняла, отправляя телеграмму, каких усилий стоило ей добиться, чтобы приняли этот бред. И здесь, наверное, головы поломали.

Ладно, информацию приму к сведению, может, пригодится когда.

– А на словах что Володя сказал?

– Два слова сказал. Сиди в горах, как орел. Пока не скажу.

– Все?

– Все, да. – Он подложил в очаг дров и забрался под бурку. – Спать буду. До самого раннего утра.

Самым ранним утром я изучил себя в Женькином зеркальце. Остался доволен: испугаться меня можно, а узнать – никак, стало быть.

– Проводишь меня до машины? – спросил я Анчара, который еще нежился под буркой. И кепкой. Он на ночь клал ее на лицо – Женька за храп его ругала.

– Ты куда? – оба, в унисон, дуэтом.

– В город мне надо.