Энтони Бруно - Плохие парни

А пока суть да дело, Кламс повернулся к парню спиной, расстегнул ширинку, вытащил штуку и все пытался вспомнить, откуда он его знает. И только начал отливать, внезапно вспомнил: эти снимки, которые посылал ему Варга давным-давно! И он пустил струю себе на башмак. Фэбээрщик драный, вот он кто! Один из той парочки шпиков, что висела у него на хвосте всю зиму, норовя на чем-нибудь прищучить. Дьявол, а он-то думал, что они уже отцепились. Так твою перетак.

Кламс стоял не шелохнувшись. Медленно-медленно потянулся он в боковой карман за пушкой. Пот застилал ему глаза. Ах ты, сукин сын!

Винни Кламс передернул затвор, одновременно развернувшись в сторону фэбээрщика, поднял автоматический пистолет на уровень груди – и...

Вот черт! Парень куда-то исчез.

Кламс опустился на одно колено и сунул руку в цистерну. Пусто. Только на лице и руке моча этого ублюдка. И как воняет! Винни Кламс встал и в ярости вытер руку о штаны.

– Где ты, паскуда?

Вокруг него трепетали под ветром кусты. Они сомкнулись, и тропы уже не было видно. Ему почудилось какое-то шевеление справа от себя, и он выпустил в ту сторону две пули. А затем прислушался. Только шелест кустов.

С колотящимся сердцем Кламс принялся вслепую палить по кустам аккурат в человеческий рост, надеясь, что ублюдок вот-вот скрючится, прижимая руки к простреленному животу. Но ничего подобного! Кламс зафыркал и закашлялся, бешено озираясь по сторонам. Одни кусты, так их мать, кругом, больше ничего.

– Эй, толстяк! Я тут!

Винни Кламс выстрелил и помчался в ту же сторону, куда стрелял, не будучи даже уверен, откуда его окликнули.

– Где ты, крыса вонючая? И где мои деньги?

Кламс мчался во всю прыть, живо представляя себе огромную кучу денег, вываленную на ковер в гостиной его апартаментов с кондиционированным воздухом, и стараясь не замечать щемящую боль в груди. Он еще раз выстрелил вслепую. И тут он увидел, как что-то пролетело в воздухе у него над головой. Зеленый саквояж описал в небе дугу и исчез, упав в густые заросли.

Винни Кламс бросился за деньгами, вспоминая о том, как Ричи Варга предупреждал его, чтобы не опаздывал, и об этих чудовищных псах Варги.

– Отвали от этого саквояжа, козел! Отвали, слышишь!

Ему казалось, будто он орет, хотя на самом деле он произносил эти слова свистящим шепотом.

Он разгреб руками кусты, поскользнулся, упал, выронил пистолет. Матерясь и плюясь, поднялся на ноги, взял пушку и бросился бежать дальше. И повсюду, со всех сторон, были эти драные кусты и ничего больше.

Господи Всемогущий! Мне нужны эти деньги. Людям надо платить. Варга ждет свой куш. В какое же дерьмо вляпался он! «Мне нужны эти деньги, парень», – скажет он. Чудовищное видение промелькнуло в мозгу Кламса – три отрубленные головы с выколотыми глазами на серебряном подносе, – и страх забрался ему в печенки.

Кламс вновь врезался в кусты, он задыхался, боль в груди становилась все невыносимее. И вдруг он вдобавок почуял резкую боль в заду. И только рухнув наземь, сообразил: его пнули в зад.

– Все кончено, толстяк.

Умник хренов, подумал Кламс, перекатываясь на спину и готовясь одним выстрелом снести обидчику башку. Но тут в груди у него что-то взорвалось, и рука – та, с пистолетом, – онемела. Глаза широко раскрылись, багрово-синий язык вывалился изо рта. Перед взором все поплыло. Он не узнал даже черную дыру в стволе револьвера, приставленного ему прямо к лицу.

– Нет-нет, Кламс, только не это. Инфаркта у тебя быть не должно, – сказал Тоцци.

Он поднял Винни на ноги, как будто тот был легче перышка.

– Нет, такой подонок, как ты, так, за здорово живешь концы не отдаст.

Кламс издал звук, напоминающий шипение спущенной шины.

– Нет, Кламс, нет. Если ты начнешь помирать, тебе станет больно. По-настоящему больно. Так больно, как тем ребятам, скотина, которых ты превратил в наркоманов. Ты знаешь, о чем я, Кламс, клянусь, знаешь. Я следил за тобой долго, очень долго. Тебе казалось, будто закон можно обвести вокруг пальца, но так мы не играем. Твое время прошло, приятель.

Лицо Винни Кламса было сейчас похоже на помидор из Джерси – пунцовое, налитое и вот-вот лопнет. В глазах у него прояснилось уже настолько, чтобы различить свиное рыльце 44-го калибра. Он почувствовал, как ствол уткнулся ему в живот, похожий на брюхо больного водянкой.

Тоцци дохнул ему в лицо.

– Надеюсь, тебе будет больно.

У Кламса перехватило дыхание. Онемевшая рука постепенно отходила, и он понял, что по-прежнему держит в руке свою пушку.

– Погоди-ка, Майк, – выдохнул он, – только погоди.

Он отвел руку в сторону, нажал на спуск и проделал здоровенную дыру в глинистой почве прямо у ног Тоцци.

Тоцци отреагировал машинально, выстрелив в упор. Пуля прошла сквозь мясо и жир, попав Кламсу в живот.

– Это тебе за детей Гонсалеса, – прошептал Тоцци. – А это за маленького Паттерсона.

Вторая пуля размозжила кость.

– А это за детишек Торреса.

Последняя пуля пронзила аорту, задела позвоночник и вышла сзади.

Окровавленный труп рухнул на колени, затем завалился на сторону. Тоцци, глаза которого сейчас были широко раскрыты, извлек из заднего кармана сложенный листок бумаги, скомкал его и засунул в разинутый рот Кламса, помогая себе стволом револьвера.

Тяжело дыша, он уставился на безжизненное иссиня-серое лицо торговца наркотиками, мысленно проигрывая последние тридцать секунд их встречи.

– А откуда ж ты, ублюдок, имя мое узнал? – удивился он вслух.

А затем повернулся и исчез в густых зарослях.

Гиббонс ждал, пока Брент Иверс, специальный агент ФБР по связи, куратор работающих на подпольном положении агентов манхэттенского отдела, не кончит обихаживать ногти. Другие подрезают ногти или чистят их; Иверс же их обихаживал.

Гиббонс ничего не говорил – не спрашивал, зачем его вызвали, не заводил светской беседы. Иверсу рано или поздно придется переходить к сути дела, а Гиббонс меж тем может и подождать. У него масса свободного времени. Он в отставке.

Неподходящее помещение для конторы ФБР, подумал Гиббонс, оглядывая комнату. Да ему так всегда казалось. Бухарский ковер – одиннадцать на тринадцать футов. Огромный письменный стол красного дерева. Швейцарские напольные часы рядом с компьютером IBM. Цветная фотография президента на стене прямо над головой у Иверса. Стены странного желтоватого цвета, цвета яичного желтка. Гиббонс поискал взглядом фотографию Гувера, но ее нигде не было. Гуверу не пришлись бы по вкусу стены цвета желтка. Да и вообще желтые. Стены, по его мнению, должны были быть непременно белыми, без всяких примесей.

Да и одежда Иверса старику бы не понравилась. Костюм-тройка, синий в полоску. Булавка с сапфиром в молочно-голубом шелковом галстуке. И уголок шелкового платка в тон торчит из кармашка. Нежно-голубая сорочка с белым накладным воротничком. Крайне претенциозно, даже для главы манхэттенской конторы.