Наталья Александрова - Закат на Босфоре

– Но вы не похожи на русского, – поспешно добавила Анджела, – иначе я…

– Иначе вы бы не бросили мне венок…

– Мне не следовало этого делать, – Анджела покаянно наклонила голову, – я втянула вас в крупные неприятности. Этот слуга… Фарида мне давно говорила, что он негодяй. Я скажу хозяину, чтобы его выгнали.

– Я сам во многом виноват. – Борис взял девушку за руку и посмотрел прямо ей в глаза.

Она расчесала волосы, теперь кудри куда-то исчезли, и волосы лежали мягкой волной. Выглядела она очень мило – такая хорошенькая блондиночка с чуть вздернутым носиком.

– Вы спасли мне жизнь, – произнести это Борису не составило труда, хоть и была в его словах доля неправды. И совсем уже нетрудно было сжать в своих руках тонкие пальчики и поцеловать их. Анджела вздохнула и погладила его по голове, и это тоже было приятно.

– Сейчас вы должны идти, – проговорила она. – Не нужно, чтобы вас здесь застала полиция. Если хотите, мы увидимся завтра.

– Разумеется, хочу! – вскричал Борис.

– Тогда поедем завтра кататься по бульвару.

– С удовольствием! – Борис уже без принуждения расцеловал Анджелу в обе щеки и удалился, чтобы добраться без приключений до квартиры Горецкого на улице Вестринжер или как там она называлась.

Аркадий Петрович, как и было у них условлено, не ложился, хоть на дворе была глубокая ночь. Слушая подробный рассказ Бориса, он неодобрительно покачивал головой, так что Борису в конце концов это надоело.

– Должен вам заметить, Борис Андреевич, – скрипучим голосом начал Горецкий, – что вы очень неосторожны. Дело могло кончится плохо.

– Сам знаю! – невежливо заметил Борис. – Ну и порядки в этом городе!

– Нельзя пренебрегать мелкими, ничего не значащими людьми, – продолжал Горецкий, – такими, как тот официант. Вы его обидели, и он отомстил, наняв своих знакомых, чтобы вас убить. Восточные люди горячи и скоры на расправу, а человеческая жизнь в Константинополе ценится не больше, чем в России.

«До чего же надоели его поучения!» – в сердцах подумал Борис, но сдержался и вслух ничего не сказал.

– Однако с девушкой вы повели себя правильно, – продолжал Аркадий Петрович, делая вид, что не замечает, как Борис поморщился, – с этими певичками, артистками и прочими дамами такого сорта следует обращаться учтиво и приветливо, выказывая им всяческое уважение. Это производит на них выгодное впечатление. Напротив, с дамами из высшего общества позволительна иногда некоторая грубость в обращении, по контрасту это тоже может произвести на них впечатление и выделить вас из ряда других мужчин…

У Бориса лопнуло терпение.

– Вот слушаю я вас, Аркадий Петрович, и удивляюсь, – начал он с сарказмом в голосе. – Все-то вы знаете, из любой области! Даже так называемый женский вопрос, как выражаются теперь в России, у вас отлично проработан… Ну так и…

– Все, хватит, – рассмеялся Горецкий. – Я ведь, голубчик, теоретик, люблю изучать человеческую природу, и женскую, в частности. Но с женщинами ведь никогда ни в чем нельзя быть уверенным, они существа непредсказуемые. Все мои теории не стоят одного вашего взгляда. Так уж устроен мир. Не сердитесь за поучения, голубчик, это из прежней жизни осталось, когда я еще профессором в университете был. Думаю, что с девушкой все у вас будет в порядке, она заинтересовалась. Держите ее в строгости, но старайтесь не перегнуть палку. А сейчас оставайтесь ночевать у меня – поздно уже. Но завтра снимете номер в хорошем отеле – положение обязывает…

Толстый турецкий полицейский, зябко потирая руки, вперевалку прохаживался по улице. Он прохаживался здесь не просто так: он соединял приятное с полезным. Полезным было то, что он, собственно, находился на службе и выполнял свои полицейские обязанности. Приятным – то, что за выполнение своих прямых обязанностей он получал от перепуганного русского господина очень дополнительные и очень неплохие деньги. Перепуганный русский господин жил в одноэтажном розовом домике на углу и очень боялся, что его ограбят. Звали его господин Иванов, он был когда-то дивизионным казначеем и у него действительно были причины бояться. Господин Иванов нанимал для охраны четверых степенных казаков, которые по очереди несли караул в одноэтажном розовом домике, и кроме того приплачивал некоторые суммы турецким полицейским за то, что они дежурили в непосредственной близости к домику, а также за то, что делали они это с особенной бдительностью. Господин Иванов здраво рассудил, что хотя турецкие полицейские уступают казакам в ловкости и физической подготовке, но являются лицами официальными и поэтому могут вызвать большее уважение у возможных злоумышленников.

Неожиданно к толстому полицейскому подбежал запыхавшийся мальчишка и закричал:

– Господин постовой! Там богатого эфенди грабят! Скорее, скорее!

Услышав, что на его участке грабят богатого эфенди, полицейский забеспокоился. Богатый эфенди – это не какая-нибудь эмигрантская шантрапа, богатых эфенди нельзя грабить безнаказанно. Ничего не случится с трусливым русским, пока полицейский разберется с этим эфенди… Переваливаясь, как жирный селезень, полицейский поспешил за юрким мальчишкой. Мальчишка вел его, петляя между уличными лотками и разносчиками мелкого товара. Они ушли довольно далеко от одноэтажного розового домика, и полицейский рассердился. Он хотел остановить мальчишку и призвать его к ответу – где же он наконец, этот пострадавший эфенди? – но шпаненок неожиданно исчез, как будто его и не бывало. Толстый полицейский повертел головой, потоптался на месте, выругался, вкрапив в свою турецкую речь парочку недавно усвоенных русских выражений, и потащился обратно. Скверный мальчишка увел его очень далеко от розового домика, и по дороге полицейскому пришлось даже отдохнуть в одной маленькой кофейне… ну буквально пару минут.

Как только толстяк покинул свой пост, из-за угла выскользнули два очень подозрительных субъекта. Один из них был одноглазым. Смуглое хищное лицо, жесткие щетинистые усы и черная повязка на глазу делали его похожим на опереточного пирата, однако упругие экономные движения выдавали в нем человека по-настоящему опасного. Второй сильно хромал, был белобрыс и веснушчат, но холодный взгляд его блекло-голубых глаз невольно заставлял вздрогнуть любого.

Подойдя к розовому домику, подозрительные субъекты прижались к стене по обе стороны от двери. Затем одноглазый постучал. За дверью послышался скрип отодвигаемого стула, и грубый прокуренный голос осведомился: