Наталья Александрова - Закат на Босфоре

– Кого там нелегкая принесла?

Хромой блондин откашлялся и разразился длинной неразборчивой тирадой на скверном турецком языке. Голос его был неожиданно, почти по-женски, высок, а интонация – одновременно требовательна и тороплива.

Казак за дверью чертыхнулся и пробурчал:

– Вот ведь нехристи, слова по-человечески не скажут…

Звякнула накидываемая дверная цепь – толщиной чуть ли не с якорную, – и дверь приотворилась на вершок.

– Ну, чего надо? – В узкой щели показалось недовольное лицо рослого немолодого казака.

– Крема-лимонада, – ответил в рифму хромой блондин, одновременно с коротким свистящим выдохом выбросив вперед правую руку с зажатым в ней прямым австрийским штыком.

Тускло блеснувшее лезвие глубоко вонзилось в глаз казаку и, с хрустом проломив кость, вышло из затылка. Казак, удивленно крякнув, дернулся, как наколотый на булавку жук, и обмяк. Белобрысый выдернул штык и отступил в сторону. Его одноглазый напарник вытащил из мешка большой тяжелый инструмент, отдаленно напоминающий садовые ножницы, и одним ловким движением перекусил дверную цепь. Оба злоумышленника шмыгнули в домик.

– Кто там, Кузьмич? – послышался в коридоре голос второго казака.

Секундой позже, видимо, почуяв неладное, он выглянул в прихожую, на ходу передергивая затвор винтовки. Хромой, пригнувшись и прыгнув навстречу казаку, бросил в лицо ему заранее припасенную в руке горсть махорки. Казак невольно отшатнулся, схватившись за лицо и закашлявшись. Тем временем хромой убийца уже преодолел разделявшее их расстояние и с тем же свистящим выдохом всадил штык в горло казаку. Тот выронил винтовку, захрипел и, обливаясь кровью, тяжело рухнул на пол в лужу собственной крови.

– Вот те нате, хрен в томате! – удовлетворенно проговорил убийца и, оттолкнув труп ногой, пошел в глубину домика.

Одноглазый шагал следом.

Господин Иванов, бывший полковник Русской армии, бывший дивизионный казначей, сидел в самой дальней и самой маленькой комнатке своего дома и боялся. Он боялся всего и всегда. В детстве он боялся папеньки, потом – гимназического учителя, а еще больше – инспектора. Потом, когда по прихоти родителей и по семейной традиции ему пришлось поступить в Павловское пехотное училище, он боялся всех, начиная со своих товарищей и отделенного Прохорчука и заканчивая начальником училища генералом Свиристовским.

Однако, несмотря на эту постоянную боязнь, Иванов закончил училище, а папенькины связи помогли понемногу продвигаться по служебной лестнице. Поскольку неприятеля (любого, даже гипотетического) Иванов боялся еще больше, чем коллег и начальников, он пошел по самой безопасной финансовой части и вполне успешно служил в военном казначействе.

Германскую войну он благополучно пересидел в тылу за оформлением различных весьма важных бумаг и к семнадцатому году дослужился до полковника… И тут-то случились одна за другой две революции – одна другой страшнее.

Полковник Иванов понял, что все его прежние страхи были только предвкушением, предзнаменованием настоящего, стопроцентного, стопудового страха, который накатил на него в ужасном восемнадцатом году. Полковник боялся большевиков и эсеров, он боялся ужасных небритых солдат-дезертиров и громадных матросов, перепоясанных пулеметными лентами и исписанных татуировками, как забор на базарной площади в Новоржеве. Кроме того, он боялся обыкновенных бытовых бандитов (это его коллега по казначейству, полковник Зайончковский, ввел деление бандитов на бытовых и политических). А также, поскольку пользуясь всеобщей неразберихой полковник Иванов успел кое-что подворовать в родном казначействе, – он боялся разоблачения. Хотя этого он боялся зря. Армия развалилась окончательно и бесповоротно, воровали все, кто еще мог, и все, что еще не было украдено.

Как и многих других, волна страха забросила полковника Иванова на юг России. Оказалось, что здесь еще страшнее, чем в столицах: приходилось бояться красных и зеленых, петлюровцев и махновцев… Банд здесь было просто неисчислимое множество, жители любой деревни могли сколотить банду и грабить всех, кто только подворачивался – поезда на железной дороге, соляные обозы, двигавшиеся в Крым или из Крыма, обычные продовольственные обозы, отдельных незадачливых мешочников и целые артели, случайно уцелевшие помещичьи усадьбы и соседние деревни, – если те еще не успели создать свою собственную банду и напасть первыми… И все это скопление бандитов и головорезов только о том и мечтало, чтобы ограбить и убить несчастного полковника Иванова!

В сложившихся обстоятельствах полковник рассудил, что безопаснее всего будет находиться в привычной армейской среде, и вступил в Добровольческую армию, благо там тоже была финансовая часть.

Служба полковника Иванова проходила, как обычно, в мелких страхах и мелком воровстве, подальше от передовой и поближе к дивизионной кассе. Полковник со сдержанным оптимизмом воспринял осеннее наступление девятнадцатого года и с таким же сдержанным пессимизмом – зимнее отступление. Эвакуация из Новороссийска заставила его поволноваться, но он заблаговременно нашел нужного человека на пароходе и попал в Керчь одним из первых. Крымская спекулятивная лихорадка весны двадцатого вызвала у него сдержанный интерес, он кое-что заработал, но когда Слащов и Кутепов жестко приструнили спекуляцию, был к этому готов и вовремя «вышел из игры» с маленьким саквояжем ценных безделушек. Он давно уже чувствовал, что белая карта бита, и подумывал перебраться при случае в Константинополь. В это время он познакомился и близко сошелся с очень милым молодым человеком, который служил вторым помощником на пароходе «Алеша Попович». И вот при окончательной эвакуации Русской армии из Крыма Иванов не устоял перед искушением.

Накануне посадки на корабли начальник дивизии генерал-майор Атоев, опасаясь обычной в момент эвакуации неразберихи под расписку принял у Иванова дивизионную кассу. Закончив формальности, полковник вышел в соседнюю комнату и вдруг услышал взрыв. Вбежав в помещение, где оставались генерал с адъютантом, он увидел, что оба убиты случайно залетевшим в окно снарядом красных. Кофр с уложенной в него кассой стоял на полу, свидетелей не было, в документах стояла подпись генерала, удостоверяющая, что полковник Иванов кассу сдал.

Полковник огляделся, схватил кофр, зашел к себе на квартиру за своим маленьким саквояжем и поспешил в порт на «Поповича».

Дивизионная касса была в свое время обращена предусмотрительным полковником в золотые царские монеты, поэтому обесценивания денег он не боялся. Зато грабителей Иванов боялся теперь больше, чем когда бы то ни было.