Андрей Воронин - Рукопись Платона

По коридору, стуча сапогами, бродил еще один солдат — караулил оружейную. Княжна повернула ключ, распахнула дверь и выглянула в коридор.

— Послушай, любезный, — обратилась она к солдату, — как бы мне переговорить с господином полицмейстером?

Караульный повернул к ней усатое лицо, покрытое густым кирпичным загаром, и стал навытяжку.

— Не могу знать, ваше высокоблагородие, — сказал он. — Их высокоблагородие господин полицмейстер изволили уехать, а когда вернутся, не докладывали. Наше дело солдатское — стоять, где сказано, и охранять, что велено.

— Это понятно, — терпеливо сказала княжна. — Но можно же, наверное, как-то его найти. Быть может, ваш старший знает, как это сделать?

— Старшего нету, — сочувственно сказал солдат, — только я, да Григорий Юрьев, да Михайла Свиньин, что на заднем крыльце. А нам, ваше высокоблагородие, с поста отлучаться строго-настрого заказано, не то как раз дадут батогов отведать. А батоги, ваше высокоблагородие, дело такое... От большого усердия ведь и до смерти забить могут. Так что не серчайте, барышня, ваше высокоблагородие, потерпеть вам придется, пока господин полицмейстер сами пожаловать изволят.

«Вот так, — подумала княжна, закрыв дверь. — Арест, хоть и домашний, он и есть арест. Придется вам, барышня, подождать. На то и расчет: пока я буду ждать, пока полицмейстер будет без толку допрашивать дворню, там уже все кончится... Интересно все-таки, где это — там?»

Она открыла ящик комода, вынула из-под стопки белья запасной ключ от спальни немца, взяла уже однажды пригодившийся ей ключ от платяного шкафа и, зажав оба ключа в кулаке, вышла в коридор. Солдат снова сделал на караул, княжна кивнула в ответ и подошла к двери, что вела в спальню немца. Здесь она обернулась на солдата, но часовой истуканом стоял у двери оружейной, глядя прямо перед собой.

Она отперла дверь и вошла. Из-за задернутых штор в комнате царил прохладный полумрак, и пахло здесь точно так же, как и в прошлый раз, — офицерским одеколоном и сапогами. Княжна раздернула шторы и огляделась. Из-за переполоха, который творился в доме, горничная сюда еще не заходила. Постель герра Пауля стояла неубранной — то есть неоправленной, поскольку немец, судя по всему, этой ночью спал не раздеваясь и не разбирая постели, если вообще спал. Покрывало было смято, и пышная пуховая подушка все еще хранила на себе отпечаток головы. Подойдя поближе, княжна увидела, что и покрывало, и наволочка основательно грязны — так грязны, словно их не меняли в течение полугода. Это было странно, поскольку герр Пауль не выглядел грязнулей, да и белье в его комнате менялось регулярно.

Потом Мария Андреевна вспомнила, что ночью слышала, как стукнула дверца шкафа, и решила проверить, все ли там на месте.

В шкафу по-прежнему висели сюртуки и панталоны немца, и даже папка с рисунками все так же стояла у его задней стенки. Запах одеколона здесь был гуще, но теперь к нему примешивалось еще что-то — едва уловимый кладбищенский запашок сырости, тлена и разрытой земли, запах заброшенного склепа. Наклонившись, княжна раздвинула висевшую в шкафу одежду и обнаружила источник этого странного запаха — свернутый в тугой узел ком одежды, в которой она без труда узнала один из костюмов герра Пауля.

Брезгливо морщась, княжна вынула тряпичный ком из шкафа и встряхнула. Взлетело облако известковой пыли, посыпалась земля, и по паркету со стуком запрыгал крохотный обломок красного кирпича, формой напоминавший наконечник стрелы. Сюртук и панталоны, лежавшие перед княжной, были сверху донизу испачканы землей, известкой и кирпичной пылью. Особенно досталось локтям и коленям: они были основательно потерты, как будто на них долго ползали, а грязь так глубоко въелась в добротное сукно, что удалить ее без помощи горячей воды, мыла и умелой прачки не представлялось возможным. Сзади сюртук лопнул по шву, а жилет и рубашка издавали резкий неприятный запах мужского пота. Судя по костюму, герр Пауль провел вторую половину вчерашнего дня весьма интересно.

«Верно я подумала, что он кладоискатель, — решила княжна. — Интерес к кремлю и испачканное землей платье доказывают это как дважды два. Теперь ясно, зачем он ехал сюда из самой Германии и зачем все время лгал. Что ж, не знаю, как в Германии, а у нас, в Смоленской губернии, где золото, там непременно кровь, по-другому как-то не выходит. Так что же он нашел, этот лукавый немец, — кровь или золото? И с чего, ради всего святого, он взял, что в кремле можно найти клад? А ведь не он один так решил, потому что в последнее время вокруг кремля постоянно идет какая-то возня...»

Уходя, она оставила платье герра Пауля лежать на полу спальни. Время притворства и фальшивых улыбок вышло; увы, княжне казалось, что время вышло совсем и что ей больше никогда не увидеть лживого тевтона — притворщика, проныру, любезника и охотника за чужим золотом.

Вернувшись к себе в комнату, она вспомнила, что минувшей ночью почти не спала, и, не раздеваясь, прилегла на постель. Предзакатное солнце золотило на окнах шторы, в косом луче танцевали пылинки. Сон все не шел, хотя веки горели огнем; княжна лежала, слушая, как размеренно и громко тикают в углу башенные часы, и наблюдала за танцем сверкающих на солнце частичек праха. Мысли ее, как и эти пылинки, беспорядочно роились, ни на чем подолгу не задерживаясь; княжна ждала наступления темноты, но время тянулось нестерпимо медленно, и промежутки между ударами часов, казалось, раз от раза делались все длиннее. Она пробовала читать, но лежавший в изголовье Платон сегодня показался ей еще скучнее, чем обыкновенно, а идти в библиотеку за другой книгой не хотелось. К тому же княжна подозревала, что даже самая увлекательная из книг сегодня покажется ей тусклой и пресной: по сравнению с обступившими ее мрачными загадками рассуждения древних философов и болтовня светских романистов выглядели не стоящими выеденного яйца. Единственным чтивом, которое сейчас могло бы ее рассеять, были записки ее покойного деда, но все его журналы остались в библиотеке вязмитиновского дома, и в них, наверное, до сих пор копался любознательный отец Евлампий.

Губы княжны тронула тень улыбки: простоватый батюшка и все, что было с ним связано, теперь отодвинулись куда-то за горизонт, словно до них было не десять верст, а десять тысяч раз по десять.

В дверь постучала горничная и спросила, будет ли барышня ужинать. Мария Андреевна открыла глаза и только теперь поняла, что все-таки заснула. За окном догорала тонкая полоска заката, в комнате безраздельно царили синие сумерки, черные витые стрелки на блестящем медном циферблате показывали девять с минутами. Княжна крикнула подавать ужин в столовую, зажгла свечу и, подойдя к зеркалу, стала поправлять прическу. За дверью все так же мерно расхаживал часовой; он стерег запертую оружейную, но Марии Андреевне вдруг представилось, что солдат караулит ее и, стоит только ей высунуться из комнаты, непременно пальнет по ней из ружья.