Александр Костенко - Колье Барбары

— А подробное описание этой работы сохранилось? Вы сами видели портрет? — быстро задавала я вопросы с надеждой в голосе. — Ведь отправляемые за границу предметы искусства должны были быть застрахованы. Я правильно понимаю?

— Согласен с вами. Обычно всё так и происходит. Мало того, предметы в обязательном порядке подробнейшим образом описываются и тщательно фотографируются. Но в данном конкретном случае решение об участии в выставке принималось буквально в течение одного дня, и привычная процедура была, как бы это поделикатней выразиться? Словом — несколько нарушена. Дело в том, что, насколько я припоминаю, на выставке ожидалась официальная делегация из Боливии, а у нашего правительства были какие-то интересы в этой стране. Поэтому и решено было в срочном порядке организовать на той выставке свой стенд. Ну, сами понимаете, — развёл руками учёный, — большая политика. А наше дело маленькое. Нам приказали, мы и отправили. А насчёт портрета, который вас интересует… Он вообще попал в экспозицию случайно. Вроде бы была информация о том, что в составе той боливийской делегации будет какой-то отпрыск Радзивиллов. Поэтому подстраховались и отправили на Мальту первый попавшийся экспонат, имеющий прямое отношение к Радзивиллам.

— Ну, а всё-таки, сами вы портрет видели? — продолжала гнуть я свою линию.

— Сам-то портрет, я, конечно же, видел, — после некоторого замешательства ответил Иван Захарович. — Но, честно признаться — лишь мельком. Этот экспонат никогда не выставлялся в основной экспозиции нашего музея. Он всегда находился в запасниках. И, насколько я знаю, особой исторической ценности из себя не представлял. Как я сейчас припоминаю, там действительно изображена довольно миловидная юная светловолосая девушка в пышном бальном платье насыщенного лилового цвета. Она сидит в комнате, за спиной у неё открытое окно и светит солнце. Да, — учёный на мгновение задумался, потом тряхнул головой и добавил:

— Да, пожалуй, что так… А описания картины не делалось. Очередь не дошла. У нас, сами понимаете, огромные запасники, а сотрудников — кот наплакал.

— А украшения какие-нибудь на девушке были? Ну на той, что изображена на портрете? — нетерпеливо поинтересовалась я.

— Украшения? — переспросил Иван Захарович и задумался. — Пожалуй, что да. Украшения были. Колье такое, знаете… — профессор щёлкнул в воздухе пальцами подыскивая нужное слово, — массивное… Это первое, что сразу бросалось в глаза и, наверное, именно поэтому оно так негармонично смотрелось на девушке. Нет. Оно было определённо слишком массивное для такой тонкой и нежной девичьей шеи. Словом, языческое или арабское что-то. Круглые такие увесистые и на вид слегка вогнутые блямбы на довольно толстой золотой цепи. Очень, знаете ли, напоминающие древние шумерские зеркала. Круглые из отполированных до блеска золотых или серебряных пластин. У нас, кстати, в музее есть несколько штук таких. Серебряных. Могу вам показать.

— Было бы любопытно взглянуть, — охотно кивнула я головой.

— Ну что ж, пойдёмте, раз вам действительно интересно, — Иван Захарович, вставая, хлопнул себя по коленям, и мне показалось, что над его брюками взлетело призрачное облачко музейной пыли.

Мы вышли из кабинета и по широкой лестнице спустились на первый этаж. Повернули направо и остановились перед неприметной дверью, расположенной прямо под лестницей. Пока учёный возился с ключами, я растеряно оглядывалась по сторонам. Дверь под лестницей лично у меня прочно ассоциировалась с подсобным помещением, в котором уборщицы обычно хранят свой нехитрый инвентарь. Наконец, справившись с огромным навесным замком, Иван Захарович открыл скрипучую дверь и сделал приглашающий жест рукой. Едва ступив на слабо освещённую лестницу, уводившую нас куда-то глубоко вниз, я не смогла сдержаться и громко чихнула. Пылища в запасниках музея стояла просто неимоверная. Мой провожатый понимающе усмехнулся и, достав из кармана мятый носовой платок, прижал его к своему носу. Когда мы, наконец, спустились, я увидела, что вокруг всё пространство довольно обширного помещения было до самого потолка занято деревянными полками, сплошь заставленными пыльными картонными коробками различных размеров. Мы быстро миновали одну комнату и оказались во второй, размером чуть поменьше. Иван Захарович остановился всего на мгновение и, повернувшись на девяносто градусов, уверенно вытащил из высокого штабеля коробов самый нижний. Расположенные выше ящики зашатались, но чудом устояли на месте, заставив меня, впрочем, опасливо втянуть голову в плечи. Однако на моего провожатого вид угрожающе раскачивающейся горы упакованных экспонатов не произвёл ни малейшего впечатления и он, неся коробку перед собой, не оглядываясь пошёл к выходу. Я же, не будь дурой, не мешкая бросилась следом.

— Ну вот. Так шумерские зеркала в подавляющем своём большинстве и выглядят, — проговорил Иван Захарович, выложив передо мной три круглых блестящих предмета, предварительно выудив их из нескольких слоёв ветоши и бережно протерев.

Я повертела в руках незнакомые увесистые предметы, и, подумав про себя: — ничего особенного, — осторожно положила их обратно на стол перед профессором.

— И последний вопрос. Когда экспонаты, в частности картины, готовят к отправке на выставку, как их упаковывают? — спросила я, когда мы снова оказались в кабинете.

— В герметичные алюминиевые тубусы, опечатанные музеем и снабжённые сопроводительной пластиковой биркой с кратким описанием предмета. Год создания, название, художник, — удивлённо посмотрел на меня Иван Захарович и нетерпеливо посмотрел на часы. — Если ко мне у вас больше нет вопросов, то честь имею — и, прощаясь, протянул руку.

Я вышла из музея не сказать, чтобы окрылённой, но удовлетворённой уж точно. По крайней мере, наметился какой никакой, а прогресс. Пропавшие вместе с портретом сокровища это уже не «хухры-мухры». Теперь у меня определённо было с чем идти к генералу. Одно дело искать какой-то один портрет, к тому же сомнительной исторической ценности и совсем другое — целый самолёт, груженный бесценными произведениями искусства, утраченными для государства. Согласитесь, выходит совсем другой коленкор! Конечно, вероятность того, что генерал заинтересуется добытыми мной сведениями, была всё равно не слишком велика, но попробовать ещё как стоило. Под лежачий камень, как известно — вода сама не потечёт. Был риск угодить опять под генеральский разнос? Безусловно! Но зато, в случае удачи, можно было рассчитывать на полное содействие начальника. Уж я-то нашего генерала знала, как облупленного. Всё зависело от того, как ему всё это красиво преподнести. А это я умела и без ложной скромности скажу — очень даже неплохо.