Александр Костенко - Игра на вес золота

— Но ведь немцы в своё время привезли с Тибета такие же манускрипты? Зачем тогда им понадобились манускрипты Блюмкина? — в свою очередь, удивилась я.

— Ну, во-первых, доступа у таких, в общем-то, рядовых сотрудников, как Хоффман, к документам высшей степени секретности, какими являются секретные отчёты «Аненербе», скорее всего, не было. А, во-вторых, повторяю, нацисты заявились к Веретенниковой вовсе не за манускриптами, а выяснить место захоронения груза, поскольку им было известно, что Елена во время войны работала на Шварца, который, вероятно, убедил Геринга в том, что знает о местоположении груза.

— Но ведь самый важный груз, я имею в виду вагон с драгоценностями, был и так уже в руках у немцев, — не поняла я.

— Да, у немцев. Только вот Геринг неожиданно повёл свою игру. И, кроме него, никто не знал, где содержимое того почтового вагона. И, вероятно, только после войны Хоффман выяснил, что ценности либо остались в смоленских лесах, либо уплыли в неизвестном направлении на одной из субмарин Дёница. Вот чтобы проверить первый вариант, они и решили навестить Веретенникову. А получилось так, что, помимо информации о местонахождении тайника с грузом, им достались ещё и манускрипты. Таким образом, карта возможного пути следования субмарины у него была. А то, что лодка вышла из Киля с шестью ящиками ценного груза на борту, ему было, скорее всего, известно и раньше. Нельзя забывать, что Хоффман был очень близок к Герингу. И, конечно, какой-то, пусть неполной информацией, но он всё же, бесспорно, владел. А дальше всё просто. Алекс Шторм лежал в больнице и о манускриптах, похищенных из квартиры Блюмкина, не знал, а Хоффман ему, как мы видим из дальнейшего развития событий, ничего не сказал, ограничившись, видимо, только информацией о тайнике в Смоленском лесном массиве. Вот поэтому его и не было с Алексом Штормом во время проведения вами первого этапа операции. Пока Шторм вместе с вами копался в лесу, Хоффман наведался к Шварцу младшему и, застрелив его, вероятно, чтобы окончательно обрубить концы, бросил все силы на поиски субмарины.

— А что произошло с подлодкой? На вид она выглядела совершенно целой. И что случилось с командой? — спросил Егор.

— Кстати, о субмарине. Специалисты осмотрели подводное судно и сделали вывод, что у подлодки произошла так называемая заклинка горизонтальных рулей глубины. Причём, что бывает чрезвычайно редко, одновременно и носовых, и кормовых. Скорее всего, из-за сильного обледенения корпуса субмарины. А экипаж, судя по открытой крышке одного из носовых торпедных аппаратов, после безуспешных попыток устранить неисправность, покинул лодку. На борту остались только двое, до конца выполнившие свой долг. Их останки и обнаружила Ростова в первом кормовом отсеке. Кстати, по выбитым на медальонах данным через посольство Германии нами были найдены и оповещены родственники погибших немецких подводников.

А остальных, покинувших лодку, скорее всего, подводная река протащила по подземному туннелю и выбросила в море Лаптевых. Может, кто-то и добрался до острова Большевик, но это маловероятно. Ну а трупы тех, кто не выжил, течение наверняка выбросило на берег в районе известной вам пограничной заставы.

— Товарищ генерал, а что всё-таки было?.. — не вытерпела я.

— Как я понимаю, вы томитесь вопросом «A что же было в тех самых шести злополучных ящиках?» — перебил генерал, в который раз поразив меня своей проницательностью.

— Хотелось бы, — усмехнулась я, — после всего, что нам пришлось пережить.

— Ну что же, вы действительно имеете на это право, — генерал встал, подошёл к секретеру и достал пачку фотографий, — держи, Ростова, любуйся. Надеюсь, в скором времени вся эта красота займёт своё законное место в экспозиции Государственного исторического музея.

Я внимательно рассматривала великолепные цветные снимки, мгновенно узнавая на них предметы из описи Геринга, восстановленной нашими экспертами по отпечаткам, сохранившимся на ленте от пишущей машинки, изъятой немцами из кабинета Галиева в июле 1941 года. От красоты творений старых мастеров, честно говоря, у меня перехватило дыхание. От трепетного созерцания произведений искусства меня отвлёк вопрос Суходольского, ответ на который мучил меня последнее время:

— А интересно, почему, прожив столько лет в законном браке, Веретенникова так и не рассказала мужу о том, чем занималась во время войны? Ни разу не показала ему свои заслуженные ордена? И откуда в тайнике у Веретенниковой оказался слиток золота? — спросил задумчиво Суходольский.

— Ответ на эти вопросы, боюсь, мы не узнаем никогда, — вздохнул Тарасов. — По поводу золота не знаю, а насчёт орденов, я думаю, она просто не хотела, чтобы у мужа возникли в связи с ней какие-либо ассоциации с ОГПУ, расстрелявшим его отца, а, может, причина кроется и совсем в другом…

…Георгиевский зал Московского Кремля показался ей огромным, может быть, даже размером с целое футбольное поле, и сразу поражал воображение своим бело-золотым убранством. Ярко горел свет шести тяжёлых бронзовых люстр, алая дорожка, пересекающая зал прямо по изумительному наборному паркету, мягко пружинила под начищенными до блеска хромовыми офицерскими сапожками. Новенькая портупея, охватывающая тонкую девичью талию, приятно поскрипывала при каждом движении, гимнастёрка с капитанскими погонами, отливающими золотом, была идеально подогнана в только что открывшемся ателье на улице Горького и старательно отглажена. Елена, впервые в своей жизни попавшая в Кремль, была в приподнятом настроении. Она с восторгом оглядывалась по сторонам — стены зала украшали золотые звёзды и орденские ленты с девизом «За службу и храбрость», между витыми колоннами виднелись мраморные доски с высеченными на них фамилиями Георгиевских кавалеров. Она в растерянности остановилась посреди всего этого великолепия и стояла, в восхищении глядя по сторонам, пока к ней не подошёл молодой полковник, мелодично позванивая орденами и медалями:

— Елена Владимировна, — он показал на огромный белоснежный бархатный диван с резной спинкой, — присядьте, пожалуйста, народный комиссар сейчас подойдёт.

Он появился внезапно, из боковой, неслышно отворившейся двери. Невысокого роста, в генеральской форме. Холодный взгляд из-за круглых очков. Он посмотрел на Елену внимательно, но отнюдь не дружелюбно, как можно было бы ожидать в данной обстановке, а скорее, презрительно. Но всё же улыбнулся, как на миг показалось Елене, через силу. И девушке вдруг стало неуютно и зябко, несмотря на тёплый майский вечер. Поборов в себе первый испуг, она открыто улыбнулась в ответ. Нарком подошёл ближе и с сильным акцентом произнёс сквозь зубы: