Хосе Сомоса - Этюд в черных тонах

Финал был мне известен. Цезарь умирает, Брут и Кассий тоже, а хитрец Антоний — нет.

Возвращаясь в пансион, я глубоко вдыхала аромат морской ночи. Голова моя кружилась, и я была рада прогулке. Наши шаги на пустынной улице отдавались гулким эхом. А еще нас сопровождало цоканье трости Дойла, который по-прежнему тревожился из-за того, что тревожилась я.

— Мы ведь знакомы с подлинным кошмаром театра жизни — с больницей! И почему же нам так неспокойно в этом мире газовых огней и масок?

— Что может быть за той дверью? — Я как будто спрашивала сама себя.

— Какой дверью?

Я описала Дойлу появление тощего венгра и девушки, а еще поспешность, с которой они захлопнули дверь, увидев меня.

— Это мужской туалет! — Дойл в одиночку посмеялся своей шутке. — Простите мою неуместную остроту: конечно же, это подпольная сцена.

— В «Милосердии» устраивают подпольные спектакли?

— Их устраивают повсюду. Нам, англичанам, они нужны больше всех. Впрочем, если вам угодно, я исследую этот вопрос. Определенно, благодаря подпольным спектаклям артисты зарабатывают больше, чем выделяет им «Милосердие». Как бы то ни было, мне не показалось, что Петтироссо проявил беспокойство, услышав фамилии Ноггс и Хатчинс…

Я слушала рассуждения доктора вполуха, потому что внимание мое снова было приковано к безлюдным проулкам. Ко мне вернулось ощущение, что за нами следят.

Тень. Шум. Я приписала свои страхи впечатлению от спектакля… И все они исчезли, когда мы вышли на ярко освещенную площадь Кларенс: с одной стороны мрачная крепость, с другой стороны порт, а между ними — голландские крыши Кларендона. Дойл любезно проводил меня до самого пансиона. Мы расстались у калитки, мы попрощались — «Это был незабываемый вечер, доктор, вы такой галантный кавалер», — а потом я смотрела, как Дойл переходит проспект и теряется в сумраке Виктори-роуд.

Ночь была прохладная и влажная, море ревело, как будто собирая силы для приступа. Но лечь в постель я просто не могла. Такая буря эмоций, все сразу, и эпилогом — поход в театр… Вспомните: именно в этот день я навсегда простилась с Робертом Милгрю — в этот вечерний час он уже наверняка прочел мое письмо — и, в довершение всего, побывала на спектакле труппы «Коппелиус», обнаружила загадочную потайную дверь и познакомилась с актерами, развоплотившимися из театральных бесов. Столько эмоций, и все за один день!

И последнее, но не менее важное!..

Прекрасная .

Он так мне и сказал? Я хотела все вспомнить слово в слово, как в детстве, когда, съев печенье «Мерривезер», я замирала с пустым ртом, чтобы сохранить в памяти самый последний остаток, последнюю пылинку исчезнувшего лакомства.

Я поступила так, как и всегда. Это уже вошло у меня в привычку. Я прошла вдоль стены Кларендона, добралась до пляжа и зарылась туфлями в песок. Ночное море было как темный зверь с белыми блестками. Я почти что замерзла, зато природа вокруг воздавала мне за вечер, проведенный в бормочущей дымке театра. Я посмотрела на задний фасад.

Одни окна открыты, другие закрыты. Но было одно-единственное с задернутыми шторами. Единственное опущенное веко.

Энни, это просто вежливость.

Нет, вежливостью этот человек не отличается. Он меня такой видит . «Ласка» в изумлении: ее маленькие глазки все-таки не такие маленькие. Ее скошенный подбородок — это скошенный подбородок, да, но в целом она производит благоприятное впечатление. И плач меня не уродует: он печалит того, кто меня ценит.

Я не то, чем меня научили быть, не то, что про меня всегда говорили другие. Это всегда неправда.

Две недели в Кларендоне переменили мою жизнь. Я посетила театр вместе с очень приятным и галантным молодым джентльменом, а другой мужчина, очень умный — сумасшедший! — да, с ментальными нарушениями, зато наиболее умный из всех, — сумасшедший! — похвалил мою внешность. А еще, не будем забывать, я участвую в раскрытии нескольких преступлений.

Сегодня та самая ночь. Есть предположение, что, если цикл будет продолжен, сегодня произойдет еще одно убийство.

Я посмотрела на границу пляжа, откуда, как считалось, Квентин Спенсер и его греховная возлюбленная увидели пьяного Хатчинса, услышали и ощутили странное явление. Среди деревьев было темно, почти полная луна окаймляла своим блеском серебристые кроны. Тропинка к этому укрытию блестела, как зеркало.

Случившееся не давало мне покоя. Кто или что убило Хатчинса, почти не оставив следов помимо смеха, внезапного холода и брошенного вблизи от тела ножа? Ни Спенсер, ни его спутница ничего не заметили — как такое возможно?

Да, все это казалось сверхъестественным.

Я прошла вперед, приподнимая подол юбки. Я помнила, как лежало тело, я видела его из окна Кларендона: это должно быть здесь. В это время на пляже никого не было. Как мог убийца догадаться, что поблизости, среди деревьев, окажутся двое свидетелей? Но даже и они ничего не видели: вот Хатчинс жив, вот Хатчинс мертв. Почему? Как такое возможно? Это напоминало трюк с двойным дном. А бедный мистер Икс — которого заботило только, чтобы его называли Шерлоком Холмсом, да потребность выяснить, «что пил Хатчинс» (боже мой!), — даже не упоминал о такой возможности. Как будто он по-настоящему верил в существование призраков. Но это явно был какой-то трюк.

Нечто такое, что вблизи оказалось бы таким же непонятным, как Константин и Эбигейл. Секрет должен быть прост и обыден — но в чем же он состоит?

Расследовательский зуд мистера Икс — или Шерлока Холмса — передался и мне!

Я оказалась под кронами деревьев, возле проспекта. Хорошее место, чтобы спрятаться. Отсюда, между стволами, я видела полосу пляжа. Возможно, убийца прятался в…

Один из стволов слева от меня шевельнулся.

Сердце подскочило в груди.

Ничего — только молчание деревьев и сосновые иголки. А между ними вдалеке — очертания Кларендон-Хауса.

Но я никак не могла успокоиться. Попробуйте как-нибудь постоять в темном и на вид безлюдном месте, и вы убедитесь, что одна лишь мысль , что там может оказаться что-то еще, превращается в беспримесный ужас. Почти неожиданно деревья — больше не деревья. Как Константин и Эбигейл: издалека они казались другими. Деревья были только артисты на сцене. И вот они уходят. Они шевелятся. Они поскрипывают и сбрасывают маски. Это больше не деревья, а что-то совсем другое…

Я сделала несколько шагов назад, убеждая себя: «Это все нервы».

И ничего другого.

Кларендон-Хаус высился в двух сотнях ярдов. Дойти до него было просто.

Я решила возвращаться по проспекту, а не по песку. На проспекте ведь светлее. Как только я поменяла направление, что-то на меня накинулось, толкнуло с ужасающей силой, и я отлетела назад. Господь не допустил, чтобы позади стояло дерево, так что затылок я не разбила. Меня встретили только мягкий песок и трава, но, когда я поняла, что происходит, было уже поздно.