Хосе Сомоса - Этюд в черных тонах

— Ах, пожалуйста, миссис Мюррей… Вы с ним даже… не работали…

— Сьюзи Тренч! Как можешь ты называть себя медицинской сестрой, если, впервые увидев пациента, не испытываешь никаких предчувствий? — Старуха обвела взглядом всех нас. — Уж верьте мне, если я говорю: осторожно, этот субъект опасен. Понсонби говорил мне, что в его предыдущем пансионе, в Оксфорде… произошло нечто . Он точно не знает, что именно, но не обошлось без вмешательства полиции .

При упоминании «полиции» мне всегда становится тревожно. Я представила мистера Икс в роли безумного убийцы.

— Мне он не кажется человеком настолько… настолько опасным, — возразила Джейн Уимпол из-под своего благопристойного козырька. — Разве что… Разве что… Временами…

— Разве что он абсолютно безумен, дорогуша! — закончила за нее сестра Брэддок.

Эта фраза открыла ворота для новых улыбок. Но я продолжала смотреть на миссис Мюррей, которая качала головой и тоже не сводила с меня глаз.

— Я-то знаю: он как будто… чего-то дожидается , — прошамкала она.

Не знаю почему, но от последней фразы у меня мурашки побежали по коже.

— Он дожидается возможности напасть на ближайшую медсестру, — объявила язвительная Мэри Брэддок, целиком заглатывая пирожное.

Девушки засмеялись, но я чувствовала на себе пристальный взгляд водянистых глаз миссис Мюррей.

В тот вечер, заходя в комнату, я чувствовала себя гораздо спокойнее. Люди обычно боятся сумасшедших, потому что те ведут себя странно. Если бы, к примеру, безумцы маялись животами, никто бы не боялся смотреть, как их тошнит. От головных болезней тоже приключается тошнота — только особого рода. Я подумала, что мои коллеги-медсестры и даже сам Понсонби — профессионалы по уходу за богатыми маньяками, а вот настоящий сумасшедший, из тяжелых, возможно, поставит их в тупик.

Что ж, с Энн Мак-Кари, поработавшей в клинике для душевнобольных, такого не случится.

Открыв дверь, я тотчас прошла к окну и широко раздвинула шторы. Дождь, уже не такой свирепый, как утром, капал на стекла.

— Доброго, прекрасного вечера ненастного, мистер Икс! Я открываю окно, чтобы проветрить.

— Нет, — снова ответил этот мягкий, но звонкий голос.

Я наклонилась над креслом, притворяясь рассерженной:

— Погодите, сэр, погодите. Почему вы не хотите, чтобы я отворила окно?

— Потому что я не хочу, мисс Мак-Кари. К тому же вы уже раздвинули шторы. Задерните их.

— Это не причина.

Он молча смотрел на меня большими разноцветными глазами, не мигая.

— Я предупредила доктора Понсонби, — сказала я. — Врач-специалист осмотрит ваш глаз, сэр.

Рот его дернулся, мистер Икс как будто прищелкнул языком. Неожиданно было видеть движение на этом застывшем лице. Я улыбнулась:

— Не ведите себя как ребенок. Специалист не причинит вам никакого вреда.

Мистер Икс протяжно вздохнул. А потом на его губах отобразилась нерешительная улыбка. Я хорошо ее запомнила. Слабая и мимолетная, но все же отчетливая. И я почувствовала гордость оттого, что заставила ее расцвести на этом невыразительном лице.

Бедненький, подумала я. Всего-то ему и надо что участливого и ласкового разговора.

— Доверьтесь мне, — попросила я, гордясь своим маленьким успехом, и даже осмелилась похлопать его по руке. — Все будет хорошо.

Я все еще продолжала его похлопывать, когда он снова заговорил. Он едва повел тонкими губами, но голос был все тот же, чистейший и бархатистый:

— Я полагал, что частный и дорогостоящий пансион Кларендон мог бы нанять кого-то получше, нежели разочарованную девицу, переживающую из-за своей якобы недостаточной физической привлекательности, что побудило ее броситься в объятия моряка, которого бутылки прельщают больше, чем она сама, и который недавно запустил в нее одной из таких бутылок, из-под красного вина, а позже пытался ее задушить.

Я перестала похлопывать.

Рука моя замерла.

Я прикрыла рот другой рукой.

Клянусь вам, в этот момент даже дождь перестал накрапывать.

Господи.

Господи.

Господи.

Господи.

Господи.

Я не помню, что говорила, не помню, что делала. Заплакала? Разодрала на себе кожу? Зарделось ли мое лицо? Вспыхнул ли румянец стыда на моих щеках?

Мне казалось, я вижу сон наяву.

— Если вам требуется поплакать, не делайте этого над ковром, — тем же тоном продолжил головастый человечек. — Щелочной состав слезы вызывает нестерпимый запах, вступая во взаимодействие с ненатуральной тканью. А теперь, пожалуйста, задерните шторы. До ужина вы мне не понадобитесь, всего хорошего.

Не знаю, как я нашла силы, чтобы повиноваться. И не помню, как мне в потемках удалось выбраться из этой комнаты; полагаю, я проделала это, переступая ногами в моих новеньких медсестринских туфлях (которым теперь уже недолго осталось быть моими, подумала я). И вот я вижу себя решительно шагающей по коридору в сторону лестниц, я словно автомат — из тех, что иногда показывают в театре марионеток. Дальше — в холл, дальше — через кухню, дальше — в мою комнату под самой крышей. Благодарение Небесам, по пути мне никто не встретился. Или я просто никого не замечала. Или я просто не помню, с кем встречалась по пути. Или я просто умерла и пишу эти строки из могилы. О господи! Ой-ой-ой!

Я закрыла дверь и уселась на кровать, нервно потирая руки.

Когда я была девочкой, матушка водила меня на пляж — быть может, всего в каких-то нескольких шагах от того места, где я находилась сейчас. На пляже я занималась своим любимым делом: выходила к самой воде и сгребала мокрый песок, используя паузы между набегающими волнами. Так мне удавалось быстро воздвигнуть маленький холмик. Когда волна его смывала, я принималась за новый. Целью моей было возвести холмик так быстро и так прочно, чтобы волны не смогли его уничтожить. Мне было жалко каждую из моих построек. Конечно же, у меня ничего не получалось: море всегда действовало быстрее и выигрывало. И вот мне подумалось, что сейчас все происходит точно так же с каждым объяснением, которое я пытаюсь найти.

Кто мог ему рассказать? Мой брат?

Но зачем бы Энди что-то обо мне рассказывать душевнобольному из Портсмута?

Быть может, Энди наябедничал на меня, чтобы меня выгнали с этой работы, чтобы таким образом помешать мне воссоединиться с Робертом? А вдруг про меня с Робертом известно всему Кларендону? Какой ужас! — пронеслось у меня в голове. Нет, не может быть, решила я. Такое возможно только в спектаклях. Обычно же, в реальной жизни, нечто столь скандальное почти никогда не получает огласки.

С другой стороны, мне известно, что Роберт никогда не нравился моему брату, хотя это его нисколько и не оправдывает. Дело в том, что Эндрю вообще не нравилась перспектива моего замужества. Он предпочитал возложить на меня заботы о семье, а сам в это время искал в Лондоне возможность проявить себя на театре. Когда эксперименты с подпольным театром зашли слишком далеко (брат почти ничего о них не рассказывал, только намекал, что такие спектакли «для женщин не подходят», — и они, видит Бог, действительно не подходят, но я-то видела кое-что подпольное с Робертом), он отказался от своей затеи и нашел себе работу в банке. А мне брат предоставил уход за больными. Что верно, то верно, это дело у меня хорошо получалось: я ухаживала за нашим отцом, когда нога его раздулась так, что лодыжка, казалось, взорвется, стоит подойти поближе; когда отец умер и мы продали наш дом на Хайтон-Элли, я увезла матушку в Лондон и там за ней присматривала, а чтобы платить за аренду нашей берлоги в Саутуарке, я еще и подрабатывала почасовой сиделкой. Именно в это время я познакомилась с Робертом Милгрю, младшим матросом на торговом судне с названием «Неблагодарный». Я сознавала, что Роберт — не ангел, слетевший с неба: он был пьяница и игрок, жевал табак и плевался, орал на меня и лупцевал. Я была убеждена, что к насилию его подталкивает выпивка, а сам он не такой и что у меня когда-нибудь получится увести его от выпивки. Поэтому я взяла на себя заботу о Роберте.