Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— А! — Степан безнадежно махнул рукой. — Без курева вообще не жизнь.

Через несколько минут вернулась Елена и, нерешительно покосившись на Опалина, спросила, не останется ли он на ужин. Она выглядела спокойнее, и он сообразил, что, должно быть, она излила соседкам на кухне душу и ей стало легче.

— Прочтите, пожалуйста, протокол и подпишите, — сказал Иван, обращаясь к Степану, и повернулся к хозяйке: — На ужин я остаться не могу, но у меня есть одна просьба. Можете дать мне какую-нибудь карточку Софьи, желательно такую, которую сняли недавно? Я постараюсь потом ее вернуть.

Елена вздохнула и, подойдя к единственному в комнате шкафу, принялась рыться в ящичках. Степан, не читая, подмахнул протокол и задымил папиросой как паровоз.

— Вот, — сказала Елена, протягивая Опалину карточку. — Полгода назад ходила сниматься. Позже ничего нет…

Иван взял фотографию, и его словно ударило электрическим током. Девушка, чье лицо он видел на снимке, не слишком походила на гражданку в платье, которая 11 июля в парке Горького попала в объектив фотографа "Красного спорта". Что-то общее, безусловно, просматривалось, но при сравнении двух фотографий становилось ясно, что это совершенно разные люди.

— Я попрошу вас хорошенько рассмотреть этот снимок, — решился Опалин, протягивая Елене карточку, которую раздобыл Казачинский. — Есть ли тут ваша дочь?

Елена взяла снимок, вгляделась в него — и затрясла головой.

— Нет. Нет!

— А женщина в платье с маками, вот тут, на заднем плане…

— Да вы что, — воскликнула Елена, — на ней другое платье! Ну то есть похожее, но другое… У Сони вот тут, — она показала на себе, — воланчики были в три ряда, а тут только в два… И рукав сшит по-другому… Нет, нет, это не она!

— Вы уверены?

— Совершенно уверена! Ну и лицо… тут его не очень видно, но у Сони никогда не было такого выражения!

Опалин дернул щекой, взял протокол Елены и стал вписывать туда дополнение. В коридоре бодро протопали чьи-то шаги, и на пороге показался мальчик лет десяти.

— Костя, это товарищ из угрозыска, — сказал Степан. — Насчет смерти Сони… — Он понял, что сказал лишнее, и сконфузился, но было уже поздно.

— Соня умерла? — недоверчиво спросил ребенок своим звонким голоском, переводя взгляд с матери на гостя. — Почему? Она же не старая совсем…

— Да, было бы хорошо, если бы все умирали только от старости, — заметил Опалин и обратился к Елене: — Подпишите, пожалуйста. Возможно, мне еще придется вызывать вас на Петровку… Или я кого-нибудь к вам пришлю, если надо будет что-то уточнить.

— Да я не против, — вздохнула Елена, возвращая ему протокол и ручку. — Вы, главное, только найдите его…

— Вы же были уверены, что это Богдановский, — не удержался Опалин, поднимаясь с места. Елена безнадежно махнула рукой.

— Ах, теперь я ничего не знаю, ничего… А вдруг это не он? И потом, зачем ему? Все-таки Соня ему нравилась, очень…

Она проводила Опалина до выхода и сама заперла за ним дверь. Когда Иван ушел, Николай Иваныч вышел из своей комнаты и вразвалочку направился к телефонному аппарату, висевшему на стене.

Примерно через полчаса Николай Иваныч, надвинув на глаза кепку и бодро посвистывая, вышел из дома и зашагал в неизвестном направлении. Он шел с независимым видом, как человек, который привык по вечерам делать моцион, и, конечно, чистым совпадением было то, что попадающиеся ему навстречу граждане из числа местной шпаны (которой тогда водилось в Сокольниках довольно много) почтительно с ним здоровались и даже уступали дорогу. Прогуливаясь таким образом, Николай Иваныч дошел до укромной рощицы возле Сокольнического парка, где под деревом стоял и курил человек в белом парусиновом костюме. Такую одежду, и то нечасто, можно встретить где-нибудь на юге, но гражданин в белом костюме, судя по всему, носил его в Москве, не испытывая решительно никакого неудобства. Вдобавок ко всему он курил не какую-то там папиросу и уж тем более не самокрутку, а настоящую сигару, источавшую душистый дым.

— Мусор сегодня явился, — доложил Николай Иваныч после краткого обмена приветствиями. — Мамаша вчера говорила по телефону, верещала как резаная, а сегодня побежала в милицию. Я пытался ее отговорить, да куда там!

— Тебя не просили ее отговаривать, — оборвал собеседника человек в белом костюме. — Что за мусор, как зовут?

— Как зовут? — Николай Иваныч стал напряженно морщить лоб. — Палкин, кажись. Да, точно Палкин…

— В МУРе нет такого, — скучающим тоном промолвил человек в белом.

— Да точно Палкин! — на беду себе стал настаивать Николай Иваныч, и тут человек в белом костюме ударил его. Всего один раз, но так, что ударенный посерел и стал ловить ртом воздух.

— Вспоминай, как его зовут, мусора этого, — бешеным шепотом посоветовал человек в белом. — Какие приметы у него, ну?

— Шрам! — простонал Николай Иванович, на всякий случай отклонившись подальше от своего опасного собеседника. — Здоровенный, вот тут… — Он указал на правый висок.

— Тогда это Опалин, — объявил незнакомец. — Что он сказал?

— Что сказал? Ну, что Соньку убили. Про хахаля ее расспрашивал. Все как обычно.

— Еще что-нибудь было?

— Вроде нет. Мамаша поплакала и пошла ужин готовить. А Степану все равно. Он Соньку особо не любил никогда. Знамо дело, падчерица — не родная дочь.

— Ладно, — сказал человек в белом костюме. — Можешь идти. И это… Продолжай следить. Если что, звони. Понял?

Николай Иваныч просиял, стал клясться, что собеседник может на него положиться, что он всегда, что не подведет… Потом отступил и, поминутно оборачиваясь и выражая всем своим видом готовность услужить, быстро удалился.

Стоявший под деревом человек докурил сигару, бросил окурок и тщательно растер его ногой.

— Значит, Опалин, — пробормотал незнакомец, щуря светлые глаза. — Ну-ну…

После чего без остатка растворился в лабиринтах московских улочек, исчез, сгинул, и город стер следы его шагов.

Казачинский ждал следующего дня с нетерпением. Отчего-то он был уверен, что одно из двух недавних расследований движется к завершению и что Опалин вот-вот назовет имя убийцы. Однако утром, едва Юра явился в угрозыск, его ждало разочарование: Петрович вручил ему новехонький ордер на получение летнего обмундирования установленного образца и велел катиться прямиком на склад.

— Да я потом могу… — начал Казачинский.

— Не потом, а прямо сейчас, — отрубил Петрович. — И если они опять будут пытаться всучить тебе старье или не тот размер, пригрози, что будешь жаловаться. Все ясно? Шагом марш! И вот еще что: заверни на обратном пути в парикмахерскую и скажи, чтобы тебя подстригли. А то ходишь весь обросший, смотреть тошно. Угрозыск, положим, не армия, но у нас тоже есть кое-какие правила насчет внешнего вида…